Дуализм личности Гоголя: божеское и дьявольское в художественном мышлении писателя

Дуализм личности Гоголя: божеское и дьявольское в художественном мышлении писателя

Некоторые гоголевские герои символизируют черта, с которым Гоголь борется при помощи осмеяния. Согласно парадигме дьяволического символизма, считает Мережковский, некоторые персонажи представляются своего рода символами, имеющими связь с реальными, предметными свойствами действительности.^[1] Например, чрезвычайно сильна их связь с мещанской культурой, при том одновременно они являются знаком иного, метафизического мира,^[2] то есть черта.

Гоголь, по Мережковскому, создает подлинный образ мещанской культуры, которая до этого оставалась скрытой от глаз обывателей. Поэтому для того, чтобы сделать истинный образ мещанского общества предельно наглядным, Гоголь, по словам Мережковского, использует прием осмеяния. Так писатель показывает, за какими декорациями, будь то живые персонажи или общественные институты, скрывается черт. В этом смысле взгляды Мережковского в некоторой степени близки поздним взглядам Белинского и Чернышевского, утверждавших, что в образах Хлестакова и Чичикова Гоголь разоблачает отрицательные стороны царского общества. Критики-реалисты, в отличие от Мережковского, придерживались того мнения, что Гоголь не только разоблачает уродливые стороны царского общества, но в своих художественных произведениях также стоит на стороне беззащитного, униженного и подавленного общественного сословия.

В продолжение того, что было сказано Розановым о смеющемся Гоголе-колдуне, надо заметить, что символист Эллис (настоящее имя – Лев Львович Кобылинский) почти полностью заимствует эту идею Розанова в своей статье «Человек, который смеется», вышедшей в 1909 году в символистском журнале «Весы».^[3] По сути, мы имеем дело с двумя Гоголями, которые находились во внутренней вражде между собой. Одну его ипостась можно назвать смеющимися дьяволом, а другую художником-творцом. . В мире вещи и явления часто имеют двоякую, противоречивую сущность.

Для Эллиса смех не является исключением, потому что, с одной стороны, смех развлекает и радует читателя, а с дрогой, – является опасным, ядовитым для человека. Смех также меняет все вокруг себя – от морали и нравов до человеческих чувств, смех все искажает, разрушает и ниспровергает. Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Эллис использует метафору стекла, в которое попадает камень. Вследствие удара стекло разбивается на мелкие кусочки. Причиной, по которой Гоголь так часто прибегал к осмеянию, полагает Эллис, заключается в двойственной, противоречивой сущности смеха. Чтобы дать понять, что же собой представляет смех Гоголя, Эллис, как и Розанов, пользуется «распространенным в критике символистов художественным приемом наложения готовой литературной маски».^[4] Эллис сопоставляет Гоголя с героем романа Виктора Гюго и утверждает следующее: «Часть Гоголя был похожа на Гуинплэна, на того “l’ homme? qui rit”, который становился тем смешнее, чем больше серьезного трагизма скапливалось в глубине его души, чем сильнее желал он выразить людям свое сокровенное, грустное, горькое, чисто человеческое. Тогда жесты и гримасы его вовсе не гармонировали с его душевными движениями, и это доводило комизм до апогея. Всего более подходит к Гоголю это звание: «человек, который смеется», всегда смеется, над всеми смеется, смеется даже тогда, когда невмоготу смеяться».^[5]

Итак, как и Розанов, Эллис утверждает, что Гоголь воплощал что-то демоническое в себе, и потому его личность и характер можно было сопоставлять с различными литературными героями. Между тем Ю.И. Айхенвальд не только сравнивает личность Гоголя с героем Виктора Гюго, но также утверждает, что в конце своей жизни писатель приобрел черты своего героя Чичикова. Айхенвальд пишет: “Однако и здесь еще не кончается горе Гоголя – пусть сам он, может быть, и не сознавал этого. Не только эстетически не давались сатирику положительные фигуры, но, когда они начали проступать в своих бледных очертаниях, – в большинстве их оказалось нечто отрицательное и отталкивающее. Писатель кончил оправданием помещика, и на протяжении «Мертвых душ» – страшное зрелище! – Гоголь превратился в Чичикова».^[6]