Псков в контексте Европейской истории XIII-XVII век

                                    СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………2ст.

ГЛАВА I  ПСКОВ В ЕВРОПЕЙСКОЙ ИСТОРИИ……………

       XIII-XVII ВЕК…………………………………………..3-4 ст.

1. Промежуток истории Псков XIII-XVII ВЕК………….4-6ст.
2. Политическая обстоновка  в Пскове XIII-XVII ВЕК….6-8ст.
3. Военная  политика в Пскове в данный …………………….

      промежуток времени…………………………………….6-8ст.

1.4 Культура Пскова XIII-XVII ВЕК……………………….8-11ст.

     Выводы к главе №1……………………………………….11ст.

ГЛАВА II ПСКОВ И ГАНЕЗЕЙСКИЙ СОЮЗ…………….12ст.

2.1 Предпосылки развития дипломотических …………………..

    отношений между Псковом и Ганзой……………………12-16ст.

2.2 Стремительное развитие ………………………………………

     Псковско-ганзейской торговли…………………………16-18ст.

2.3 «Ганзейский союз» в современное время ……………18-19 ст.

       Выводы к главе № 2…………………………………….19-20ст.

      Заключение ……………………………………………..21ст.

      Список литературы …………………………………….22ст.

                                          ВВЕДЕНИЕ

       Тема данной курсовой работы : Псков в контексте Еврапейской истории       XIII-XVII ВЕК.

        Пcкoв - этo cтoлицa peгиoнa, гpaничaщeгo c тpeмя вpoпeйcкими гocyдapcтвaми, тypиcтичecкий, пpaвocлaвный цeнтp современной  Рoccии, гopoд мнoгoвeкoвoй кyльтypы, гopoд-мyзeй, coxpaнивший мнoгo кpacивыx памятников pyccкoй cтapины. В cpeдниe cтoлeтия гopoд был глaвным pyccким eвpoпeйcким цeнтpoм тopгoвли и peмeceл.

       Иcтopичecки Пcкoв имeл экoнoмичecкиe и тopгoвыe cвязи c гopoдaми Зaпaднoй Евpoпы, кoтopыe кypиpoвaлиcь Гaнзeйcким Сoюзoм. И ceгoдня пyти, coдeйcтвyющиe cтaнoвлeнию экoнoмичecкиx cвязeй мнoгиx peгиoнoв Рyccкoй Фeдepaции c инocтpaнными cтpaнaми, пpoxoдят чepeз Пcкoв.

         Актуальность: Ежегодно в oднoм из гopoдoв Сoюзa пpoxoдит фecтивaль«Гaнзeйcкиe дни Нoвoгo вpeмeни». В 2019 году фестиваль пройдет в Пскове .

            Следовательно, актуальность курсовой работы  иследовать предпосылки вступления Пскова в «Ганзейский союз» .

   Объект  работы : Псков  XIII-XVIII ВЕК.

Предмет работы : Иследование отображающих источников Пскова в Европейской  истории XIII-XVII ВЕК.

  Таким образам мы можем сформулировать задачи на курсовую работу:

- Иследовать историю Пскова  в промежутки времени XIII-XVII ВЕК

- Изучить поллитическую обстановку Пскова в данный период времени

- Изучить экономическую обстановку Пскова XIII-XVII ВЕК

-Иследовать  предпосылки отношений между древним Псковом и Ганзой

-Изучить  «Ганзейский союз» в современного времяни.

      Данная курсовая работа состоит из: двух глав ,заключения и списка литературы которая была использованная при написание работы .

ГЛАВА I  ПСКОВ В ЕВРОПЕЙСКОЙ ИСТОРИИ В XIII-XVII ВЕК.                                             

А Лебедев вместо этого привел  нам свои акции и отдал нам их. Сказал: «Больше не могу поддерживать, но не хочу, чтобы вас убили, вот так скупили». И мы, безусловно, ему за это благодарны. За чей счет тогда ― всё равно этот вопрос есть ― выживаете? Потому что тот же Лебедев говорил, что газета убыточная, 2,5 миллиона долларов. Лебедев здесь же на Дожде недавно в интервью сказал, что газета вполне себя содержит. Я вам могу сказать, что у нас прибыльна печатная версия и достаточно много нам дает интернет. Это не моя компетенция, но у газеты хватает средств на многое, но не на всё. Поэтому у нас появился человек, который нам помогает. Кто же это? Я для вас специально сделал сюрприз, Ксения Анатольевна. Вы скажете, кто это? Да, я должен с ним про это поговорить, у него узнать. Я лично вам отдаю конверт, зная, что, конечно, все попытаются узнать, кто же финансирует газету. Так вот лично для вас без передачи я принес. Боже мой, как вы подготовились! Что я не знаю о Дожде, Ксения Анатольевна? Профессионализм не пропьешь! Не пропьешь, хотя стараюсь. Пожалуйста, Ксения Анатольевна. Вот вам, «Для спокойствия Дождя» здесь написано, «От Муратова». Это вам, Ксения Анатольевна, будьте добры. Я могу вскрыть конверт? И когда вы прочтете… Здесь в студии не надо, после эфира. То есть это off the record. Off the record, конечно, потому что это коммерческий интерес, который у нас существует. Но я хочу вам сказать: вы приятно удивитесь той фамилии, которая там есть. Больше того, вы знаете этого человека. И, конечно же, вы сможете лично с ним поговорить насчет того, можно ли назвать его фамилию или нельзя, хорошо? А я буду соблюдать интересы нашего финансового партнера, который пока не хочет, чтобы его фамилия была названа. Это мое право, я защищаю интересы газеты, а не Дождя. Хорошо. Сенсация, я даже… Пожалуйста, Ксения Анатольевна, всё для вас. А нельзя сейчас открыть? К сожалению, нет. Это будет нарушением интересов газеты. Да? Да. И персональных данных этого человека. Вполне вероятно, он не захочет. Он просто бизнесмен? Да, это бизнесмен. Это хороший, известный бизнесмен с мировым именем. Боже мой, с мировым?! С мировым. Боже мой, даже не знаю. Неужели Роман Аркадьевич? Хотя вряд ли. Ну что вы. Это «Челси» с мировым именем, а не Роман Аркадьевич. Не гадайте, Ксения Анатольевна, вы потом прочтете. Ну, мы ко всему готовы. Такое письмо счастья. Пожалуйста, пожалуйста. Подготовились, подготовились. Всё, допрос о финансовом положении газеты окончен? Заметьте, я не спрошу, когда вы последний раз… Я даже не могу его, конечно, открыть в студии, хотя очень хочется. Ксения Анатольевна, расчет только на это. Никому другому бы не дал. И заметьте, я вас не спросил, когда вы последний раз получали деньги в Госдепе. Мы не получаем. Потому что мы как-то туда пришли, а нам говорят: «Вы знаете, всё Дождь забрал». Да? Ну, так иногда бывает, действительно. Ну хорошо, с этим мы разобрались. Откуда деньги, мы пока так и не знаем, но конверт уже есть. Я вам сказал, это частный бизнес, который решил помочь газете. И после ухода Лебедева… Вы знаете, мне кажется, я просто сама знаю это по Дождю и, в общем, по многим другим организациям, помогать независимым изданиям в России сегодня ― дело достаточно рискованное. Согласен. Опасное, я  бы даже сказала. Согласен. Но видите, находятся люди. Всегда находятся люди. Слава богу. Всегда находятся, слава богу. Хорошо. А не кажется ли вам, что приглашение к Путину и вот эта фамилия в конверте имеют одни корни? Какие? Ну например, что, поняли, что раз у вас появился какой-то, условно, «понятный» инвестор, вас уже можно и приглашать, и какие-то вещи обсуждать. Вы из такой истории маргинальных людей, от которых можно ожидать всё, что угодно, и газеты, которая может написать всё, что угодно, переходите в ранг по-прежнему независимых, по-прежнему больно кусающих, но с которыми можно, в общем, сидеть за одним столом. Вполне вероятно, такое настроение у кого-то есть. Я не могу за это отвечать и тем более оправдываться за чужие ошибки. Хорошо. Были ли когда-нибудь в вашей газете темы, скажем так, которые были на стоп-листе? Я отвечу. С акционерами, например. С Лебедевым никогда такой ситуации не было. Все обвиняли Лебедева в том, что это газета пишет, потому что он ей это диктует. Но я готов просто с детектором лжи спокойно сесть, как и на предыдущий вопрос, ― Лебедев никогда не вмешивался в содержание газеты. Никогда. Просто никогда. Поэтому ответственность за то, что произошло с ним, к сожалению, несу я, редакционные коллеги и мы. Мы с сочувствием относимся к тому, как мы испортили бизнес нашему товарищу Александру Евгеньевичу Лебедеву. Стоп-лист был когда-нибудь? С 2014 по 2017 год я по различным соображениям не опубликовал два материала. Это бурно обсуждали мы в редакции, мы хотели, понимаете, и удовольствие, и рыбку. Так не очень получалось. Это что именно? Понимаете, у газеты, безусловно, существуют свои интересы, свои партнеры, в том числе рекламные партнеры. Дважды у нас бывало так, что мы влезали в эти интересы. Мы напечатали за это время несколько тысяч материалов, а вот два материала… Два ― вы имеете в виду какие? Два материала я не напечатал сознательно, принял на себя ответственность. С какой компанией они были связаны? Смысл-то в чем? Тогда бы я их напечатал. ВТБ? Нет. Никакого отношения. Если вы мне скажете и угадаете, я отвечу, а сам говорить не стану. Существуют все-таки в редакции свои… То есть это не ВТБ, не Костин? Нет, никакого отношения к Андрею Леонидовичу Костину и ВТБ это не имеет. Нет, это неправда. Смотрите, вот цитата. Два материала из нескольких тысяч за три года. По коммерческим интересам. По интересам газеты, да. Именно так. Я должен в этом сознаться. Мы проводили в редакции по этому поводу собрания. Может быть, скажете? Это же уже дела давно минувших лет. Скажите хоть это. Видите, для меня они актуальны. В данном случае редакция это обсуждала и была в этот вовлечена. Сейчас-то скажите, с какими компаниями. У нас было множество ситуаций, когда оказывалось очень сильное давление на редакцию, предлагалась очень сильная выгода. Но мы не могли на это пойти, поскольку материалы были важнее любых утрат. Понятно. А в данном случае неопубликованность этих материалов не приводила лично для меня ни к какому репутационному… Но вы бы потеряли тогда вашего партнера финансового. Мы бы могли потерять нашего партнера. Вот этого, который в конверте? Нет-нет. Хорошо, назовите тогда компанию. Мы же понимаем, что это расследование не вышло. В следующий раз я приду не только с конвертом, но и с настольной лампой. Я никакого нажима  не боюсь, вы можете у меня спрашивать сколько угодно. Если я не хочу отвечать… Вы загадками говорите. Это в конверте, это после программы. Скажите хоть что-то. Вы же сами журналист, знаете, что нам нужна… Слушайте, мы же не патологоанатомы. Вы спросили, были ли такие случаи. Я сказал: два случая за три года были. Это правда. Вот, я вам в этом признался. Я думаю, что еще могут быть. Хорошо, дилемма была когда-нибудь у вас между коммерческим интересом заработать деньги и интересом того, чтобы все-таки остаться честными? Да. У нас один из самых громких и шумных материалов последнего времени был связан с тем, что это могла быть большая коммерческая выгода. Но мы понимали, что тогда это репутационный ущерб и лучше потерять абсолютно всё, но этот материал напечатать, что мы и сделали. И мы так поступаем чаще всего, в 90% случаев. Это какой материал был? Это были материалы, связанные с «панамскими досье». Серия материалов. Хорошо. Wall Street Journal, наши коллеги, уважаемое издание. Прямая цитата про вас: «Прошлое „Новой газеты“ не безупречно. Как и подавляющее большинство российских газет, она печатала материалы, оплаченные влиятельными политиками и бизнесменами, говорят сейчас бывшие сотрудники „Новой“. Однако журналисты говорят, что с целью удержаться на плаву „Новая газета“ использовала методы, повсеместно распространенные в российских СМИ: публиковала проплаченные статьи, замаскированные под новостные материалы. Муратов отказывается обсуждать, чем занималась его газета, но говорит, что такая практика имела место во всей российской прессе. Он настаивает на том, что никогда не печатал ничего, что не соответствовало бы редакционной политике газеты». Все-таки как вы можете это прокомментировать? Опять же хочу сразу сказать, Дмитрий Андреевич: задаю вам этот вопрос не с целью как-то вас осудить. Да с целью, с целью. Да осуждайте, Ксения! Честно, нет. Честно. Мне же не страшно. Я понимаю эти реалии, понимаю их во многих российских СМИ. Я понимаю, что, условно, это такая политика малой крови. «У нас будет возможность публиковать „панамское досье“, другие важные материалы, геев Чечни защищать и так далее, но нам надо на что-то жить». Не геев в Чечне, а права человека повсюду. Хорошо, я говорю конкретно про этот материал. «Но нам надо как-то выживать, мы должны на что-то существовать, мы должны платить зарплаты коллективу, который всё это делает. Это большие деньги, большие расходы». Ну, они большие, да. В общем, где-то приходится идти лучше на маленькие компромиссы, чем допускать компромиссы большие и становиться «Комсомольской правдой». Эта как раз позиция понятна. Вот в связи с этим хочу спросить. То, что написал о вас Wall Street Journal, это правда? А что написал там такого Wall Street Journal? Я только что прочитала. Что вы размещаете под видом новостных материалов… Что бывшие сотрудники газеты сказали что? Что «Новая газета» под видом редакционных материалов размещала проплаченные влиятельными политиками и бизнесменами статьи. Значит, еще раз. У газеты есть свои коммерческие интересы. Вы понимаете, что она должна печататься, должна закупаться бумага, быть распространение, платиться зарплаты, покупаться компьютеры. Я понимаю, я только что об этом и сказала. Но «Коммерсантъ» всегда писал «на правах реклама», даже когда Березовский был, если вы помните. Я прекрасно помню, да. Но у нас не было никакого Березовского. Именно поэтому мы остались независимой газетой, а несколько известных вам холдингов теперь являются абсолютно зависимыми. Мы сейчас не про это. Мы  говорим о разнице: на правах рекламы или редакторский материал. Я готов разбирать все конкретные случаи. У нас, конечно же, были в прошлом ситуации, когда для выживания газеты мы за деньги могли напечатать только то, что напечатали бы и бесплатно. И такие случаи у нас были. Слава богу, сроки давности все уже вышли. Какие случаи, можете вспомнить? Нет, как я это? Хорошо, тогда давайте разберем конкретный случай, как вы хотите. Пожалуйста, давайте. Вот известный блогер Антон Носик в 2013 году напрямую обвинял «Новую газету». В чем? Скажем так, мягко говоря, в нечистоплотности. Ну так расскажите. Вот цитата Антона Носика: «„Новая газета“ неоднократна изобличена в публикации коммерческой и политической заказухи за деньги». Ну какие? Ну пусть скажут, какая политическая заказуха. Я сейчас к этому и иду, Дмитрий Андреевич. Давайте. «Лично я», ― пишет Носик, ― «могу засвидетельствовать, что те статьи по конфликту Дерипаски и „Илим Палпа“, которые опубликованы в „Новой газете“ под видом редакционных материалов, предлагались к публикации в „Ленте.Ру“ за деньги, но были отвергнуты в связи с их вопиюще заказным характером. Так что я даже знаю, почём обошлась их публикация в „Новой газете“». Вот конкретные примеры. Это доносик. А, Носик? Носик, Антон Носик. А, этот. Понял, извините, я не хотел каламбурить, но так получилось. Я не знал этот пост, он мне неизвестен. Про «Илим Палп» искренне ничего не помню. Сколько там, четыре или пять лет прошло? Ну, извините. Это 2013 год. 2013. Четыре года, да? Я готов поговорить с господином Носиком и вместе с ним прийти к вам в студию, чтобы он показал, какие статьи он имеет в виду, показал бы, какие статьи предлагали. Он тогда, видимо, в «Ленте» работал, что ли, как я понимаю? Да, он тогда работал в «Ленте» и поэтому пишет об этом. В 2013 году в «Ленте». Да. Хорошо, тогда он показывает мне, что приносили в «Ленту», и мы сравниваем это с теми текстами, которые есть у нас, если они там есть. Я готов на эту экспертизу с удовольствием. Значит, вы не помните, проплаченные ли были эти материалы про Дерипаску? Еще раз: у нас, безусловно, были коммерческие материалы. Сейчас такой практики уже не существует, поскольку у нас более-менее выправилось какое-то положение. Но конкретный пример с господином Носиком я готов обсудить здесь, с вами в студии в его присутствии. Хорошо. Но вы понимаете, что в каком-то смысле это всё равно история про трусы и крестик? Если вы берете деньги, условно, например, от Дерипаски, если Антон Носик действительно пишет это от первого лица… Но если действительно, тогда же это… Вы сейчас предполагаете. Смотрите, это же его пост, я же его не придумала. Я вам предлагаю здесь публично это сделать. Хорошо, я обязательно позвоню Антону Носику после эфира. Пожалуйста, будьте добры. Звоните Антону хоть сейчас, хоть в эфире. Он приходит вместе с материалами… Дмитрий Андреевич, смотрите, я вас понимаю. Я хочу сказать про логику власти. Вот смотрите, у вас же тоже… Логика власти сейчас такая. Так. Мне публично предъявляется обвинение в адрес газеты, ничем не подтвержденное, но оно уже сейчас в нашем прямом эфире опубликовано. Нет, секундочку, я цитирую достаточно влиятельного блогера и журналиста Антона Носика. Ну, процитировали, да. Это его прямая речь. Я лично вас ни в чем не обвиняю, у меня никаких подобных  фактов нет, чтобы вам предъявить. Я задаю вам вопрос, цитируя. Дождь мне постоянно предъявляет претензии высокого нравственного характера. Подождите, вот есть Носик, который предъявляет вам претензию. Ответьте на нее. Я знаю, что у вас существует нравственное политбюро. Это логика не моя, это логика Носика. Так еще раз, я предлагаю: зовите Носика. Надо было сегодня позвать. Подождите, вы же можете просто ответить на вопрос: «Этого не было, это вранье, Носик говорит неправду». Я искренне не помню, что было в газете четыре или пять лет назад, ну вы чего! Хорошо, понятно. Я готов прийти с подшивками к вам. Хорошо. Я хочу вам сказать, услышьте меня, Дмитрий Андреевич. Да. Вы человек умный, я уверена, вы поймете, к чему я вам это говорю. Да, я неглупый человек. Давайте. Смотрите, есть власть в лице, допустим, Громова. И дальше звонит Громов, который, например, про вас еще мало что знает (хотя я уверена, что на сегодняшний момент это, конечно, не так). Он говорит: «Слушайте, мы думаем, кого еще позвать на разговор, как-то со всеми пообщаться. Что там Муратов? Что это за штым такой вообще? Что это за „Новая газета“?». А штым ― это что такое? Я Громова, вот он такими словами. А штым ― это что такое? Человек. А, штым ― это человек. И ему кто-то с другой стороны, уже даже не знаю кто, отвечает примерно следующее: «Ну как, ну там да, они, конечно, жесткие вещи делают в газете, но, с другой стороны, он и заказные материалы иногда берет. Вот там Носик что-то писал про Дерипаску, у других бизнесменов что-то берут. В принципе, с бизнесменами они договариваются». Вот представьте, что такие диалоги, например, происходят в администрации президента, происходят у Громова. Логика такова: если взял деньги от Лебедева, почему тогда не взять деньги от Усманова? Это их логика, это не моя логика. Что, условно, этой логике вы можете противопоставить? Подождите, а я-то здесь при чем? У вас есть некая логика. Не у меня, у меня, слава богу, ее нет. Хорошо. Вы сейчас произнесли, что кто-то где-то меня обсуждает с тем, чтобы чего-то… Это логика власти, я это имею в виду. Что у власти есть определенная логика. Но мне не известно ничего про эту логику. Практика газеты такова: всё, что пишут наши сотрудники, мы печатаем. Мы не напечатали за три года два текста по соображениям моей цензуры. Но коммерческие были размещения? Вы это признали. У нас была практика публикации коммерческих материалов, которые мы печатали за деньги, но только тех материалов, которые бы мы напечатали и без денег, где была проверена абсолютно вся фактура и с которыми мы были безусловно согласны. Хорошо. Вы могли вообще себе представить, условно, те же пять лет назад, почему я вас так мучаю этими вопросами… Не знаю. Что Березкин будет соединять «Комсомольскую правду», РБК и газету Metro в единый холдинг? Вы понимаете, что это происходит как бы сейчас с нами. Вы понимаете, что «Ведомостями» руководит Демьян Кудрявцев, туда приходит бывший работник «Коммерсанта». Возможно было это представить? Невозможно. Ну, не знаю. Вот как жить в этой новой реальности? Разве не предполагает эта реальность как-то противостоять ей совсем другими собственными правилами, даже несмотря на ваше, как и наше всех, тяжелое положение? Честно сказать, я не знаю, мечтает ли кто-то, и кто действительно идет к тому, и мечтает стать художественным руководителем балета Большого театра, у меня не было такой мечты. И я никогда не ставил себе задачу или цель подняться на самую вершину и стать руководителем балета. Нет, ни в коем случае. Я просто делал то, что должен был делать, делал свою работу, как мог, как мне казалось, хорошо. И в 2008 году Владимир Георгиевич Урин пригласил меня в театр Станиславского и Немировича-Данченко, чтобы я возглавил и стал руководителем балета театра Станиславского. После трех лет работы в театре Станиславского, это были прекрасные годы, я не могу вообще ничего сказать, чтобы как-то кого-то обидеть, или у меня осталось какое-то ощущение, что я ушел, потому что… Нет, ни в коем случае. Просто поступило предложение из Большого театра, я принял это предложение и подписал контракт на пять лет. Этот контракт был подписан мной, министром культуры на то время был добавлен к контракту один дополнительный год, традиционно этот контракт четыре года, мне был добавлен специально один год. И я отработал пять лет. Поэтому свои обязательства я выполнил, и мне не стыдно за то, что сделано в театре. Те люди, которые пришли в театр, и те работы, которые есть, они существуют и сегодня, по сей день, поэтому возможно, конечно, я уехал с ярмарки, безусловно, но должен сказать, что то, что я оставил, продав на той самой ярмарке, мне кажется, что это будет жить довольно долго. По поводу того, что сейчас, ну ведь все в жизни происходит так, бывают какие-то взлеты, бывают падения. У вас сейчас какая полоса? Мне кажется, что я сейчас нахожусь в стадии какого-то поиска, потому что в любом случае, уже почувствовав другую немножко работу, и когда ты прошел через то, что ты художественный руководитель балета, все-таки 5 лет — это очень большая ответственность. Это не просто какая-то творческая работа, это колоссальная организационная работа, это невероятная ответственность за каждого человека, не только который находится в твоем балетном цеху, но это и те цеха, которые нам помогают, это и музыканты, это и техническая часть, это огромное количество людей, с которыми ты должен уметь работать, с которыми ты должен вместе добиваться результата. Поэтому сегодня у меня в этом смысле достаточно большой опыт, и, конечно, я думаю, что сейчас эта пауза, она мне на пользу, потому что я имею возможность, во-первых, потратить время на те же глаза, которые так или иначе просят внимания, и лечение продолжается, оно уже имеет определенное какое-то свое расписание, есть план, по которому мы сегодня продолжаем это делать. И у меня есть время для того, чтобы остановиться и подумать, каким может быть дальнейшее продолжение, и где я мог бы быть полезен. И продолжать уже свою профессиональную деятельность, имея какой-то свой опыт. Вы упомянули о том, что теперь помимо прочего, вам приходится заниматься вашими глазами. И мы все помним эту чудовищную историю, которая произошла с вами. Немногие, к сожалению, смотрели фильм Франкетти о Большом театре, где вы достаточно откровенно говорите на эту тему, говоря о том, что ходить по Большому — это как ходить по минному полю. Вот как вы считаете, почему эта история произошла именно с вами? И те люди, которые сегодня отбывают наказание, это действительно те люди, которые организовали  это покушение? Мне сложно точно сказать или как-то преподнести, может быть, это. Я могу сказать свое ощущение, почему. Потому что все, что ни пытались сделать иначе, никаким образом не получалось, потому что мне не за что отчитываться. И я ни в чем не виновен. И люди, которые… Иначе, извините, что я вас перебиваю, что вы имеете в виду, говоря, что пытались? Я имею в виду, что для того, чтобы сделать, пойти на подобное, то, что произошло, люди должны были точно понимать, что ни одна другая ситуация для того, чтобы нанести мне какой-то удар, она не сработала. А чего пытались добиться эти люди? Ксения, насколько было понятно с первого дня, когда я уже пришел на работу в Большой театр, я однозначно понимал, что сценарий повернулся несколько иначе. И ситуация в Большом театре должна была вообще изначально складываться по-другому. Как? Ну, возможно, уже подходил тот момент, когда в Большом театре должны были произойти большие перемены, когда должна была быть сменена администрация, и соответственно, все руководители цехов в том числе. Ну интрига была вокруг чего? Потому что я помню, что за место художественного руководителя боролось несколько людей. И понятно, ну как, наверное, в любой организации, борьба за власть, конечно, сопряжена с какими-то интригами. Ксения, я, честно сказать, наверное, может быть, это неправильно с моей стороны, но я на тот момент не интересовался тем, кто боролся за власть, и я уже сказал… Ну хорошо, сейчас вы знаете, кто в тот момент боролся за власть? Ну я уже в принципе не сейчас, я уже тогда понимал, что, когда я пришел, происходило… То есть все, что происходило вокруг Большого театра, это был абсурд абсолютный, потому что мы… Каждый рабочий день, мой и не только мой, начинался не с работы, а начинался с того, что мы вынуждены были где-то до обеда отвечать на те вопросы, которые нам задавали. То есть мне звонили с телевидения, мне звонили средства массовой информации, и без конца задавали вопросы: «Скажите, пожалуйста…», «А вот могли бы вы ответить…», «Как бы вы могли прокомментировать то, что из Большого театра украли золото?», «А как вы могли бы отреагировать на то, что украдена посуда?», «А что вы скажете по поводу того, что все не так устойчиво и крепко стоит?», «А что вы можете сказать про это?», «Мы знаем, что на сцене отсутствует система люка…». Это происходило ежедневно. Значит, это кому-то было надо. И вот в таком режиме мы жили, потому что… Ну а как? Мы же не могли не реагировать на это. Ну а на самом деле с первого дня, когда я пришел, заканчивалась реконструкция театра. И еще до сентября оставалось, то есть это был март, апрель, май, июнь, июль… Ну кто боролся за, условно, место художественного руководителя? Я знаю, что Цискаридзе очень хотел стать художественным руководителем. Это правда? Я думаю, что да. Кто еще? Какой-то был еще претендент? Или он был основной претендент на эту должность? Ксения, опять же я не знаю, я сейчас могу сказать какие-то свои домыслы… Ну свои, да, безусловно. Я знаю, что до меня предложение возглавить балет было адресовано Махару Вазиеву, который сейчас возглавляет балет Большого театра. Но по каким-то причинам, опять же не известным мне, Махар Хасанович отказался от того, чтобы прийти и взять театр  именно сейчас. Какие на это были причины, я не знаю, но опять же, когда Анатолий Геннадьевич Иксанов пригласил меня и сделал мне это предложение, я понимал, что это время непростое, я понимал прекрасно, что ситуация в Большом театре достаточно волнительная и нервная. Понятно, но вот хочется понять, в чем конкретно, то есть между кем и кем было это противостояние. То есть смотрите, вот есть Дмитриченко, человек, который официально обвинен в покушении на вас, который вместе с теми людьми, которые являлись исполнителями, осужден. При этом он давал крайне запутанные показания в суде, которые тоже вызывают… Скажем, например, то он говорил, что не знаком с предполагаемым исполнителем преступления, то давал показания о том, что знает этого исполнителя по дачному хозяйству. Ксения, в суде был я. Я в суде стоял напротив судьи, и рядом со мной был Дмитриченко. Вот все, что он говорил, это не было сомнительными показаниями. Он на вопрос, когда ему задали вопрос, признаете ли вы себя виновным, он сказал: «Да, признаю. Но не в полной мере». Так. А кто еще в этом виновен? Ну, откуда же я могу знать, кто еще в этом виновен? Когда мне задавали вопрос в суде: «Сергей, есть ли у вас еще какие-то вопросы?». Я сказал, что все, что я сегодня могу задать в виде вопроса, я адресую это суду, и суд сегодня должен дать на это ответ, потому что мы живем все-таки… Хорошо, давайте так, вы, как потерпевший, как человек, который лично пострадал, и это то, что останется с вам на всю жизнь, совершенно несправедливое преступление, совершенное на почве профессиональной ненависти, по-другому это назвать нельзя. Лично вы, вы считаете, что Дмитриченко действовал по собственному желанию, так сказать, вам отомстить, или все-таки был кто-то еще над ним, кто руководил так или иначе его действиями? Я считаю однозначно, что, конечно, Дмитриченко действовал не один. То есть он не был самостоятельной фигурой? Все, что сделал Дмитриченко, он в этом признан виновным. Не мной, не я признал его виновным, а его признал виновным суд. Его часть вины состоит просто в организации, на ваш взгляд? То количество доказательств о том, что он причастен к этому преступлению, и ничего другого сказать об этом нельзя, это правда. Но если вы задаете мне вопрос, считаю ли я, что он один мог это сделать, нет. Я считаю, что… А кто? Ну откуда же я могу знать, кто это мог? Если бы я знал, кто это… Слушайте, мне кажется, что просто подобное злодеяние, которое носит явно характер именно доставить вам какое-то мучительное увечье, отомстить за что-то, когда подобные вещи происходят, обычно человек всегда догадывается, кто настолько мог его ненавидеть. Ведь это действительно речь о какой-то такой подлости и ненависти. Неужели вы не перебирали в своей голове какие-то версии, или вам просто неловко их озвучивать, как бы обвиняя людей, не имея доказательств? Ну конечно, ну, Ксения, как вот я сейчас могу сказать? Я понимаю. Я поэтому хочу вам помочь. Если, на ваш взгляд, Дмитриченко не единственный, давайте тогда переведем разговор, чтобы юридически и вас, и себя обезопасить. Дмитриченко не единственный по многим вопросам, потому что для того, чтобы даже, мне кажется, пойти на подобное, для того, чтобы просто даже как-то организовать то, что организовал именно он, для этого нужно все-таки иметь  очень такую существенную поддержку. Без нее сделать подобное невозможно. А с кем дружил Дмитриченко? Вот такой невинный вопрос. Ну, Дмитриченко много с кем… дружил. Ну с кем он общался близко? Ну, он общался со своими коллегами, с артистами. Вы хотите, чтобы я называл имена, с кем он общался? Ну да, конечно. Ну кто его был близкий круг друзей, которые, условно, проводили с ним много времени? Ну вот сейчас… Вообще я очень рад такой беседе, мне очень приятно, потому что вы сейчас меня выводите на такой разговор, который непростой, он достаточно опасный. Он опасный и для меня, и в принципе, как разговор, потому что все, что я могу сказать сегодня, с одной стороны, это может быть то, что нужно сказать, но с другой стороны, то будет большая ошибка с моей стороны, я хочу, чтобы вы это понимали. Почему? Потому что я назову людей, которых фактически как бы могу в чем-то подозревать, и могу в чем-то их обвинить. Это не обвинение, ну почему, вы же… Но это мои фантазии. Слушайте, это ваша жизнь, Сергей Юрьевич. Я согласен. Вы остались практически без зрения, вам с трудом, спустя десятки операций, тяжелейших, удалось восстановить зрение одного глаза, масса пластических операций. Вы страдали столько, сколько этим людям и не снилось. Ну, пластических операций было как раз не так много, потому что… Ну, имеется в виду, противоожоговых и так далее. Это все огромный мучительный процесс, который сделал ряд людей. И в общем, ну что греха таить, ведь в кулуарах это все обсуждалось и не раз. Ксюш, ну ведь это кому-то… Вот раз это все происходит так, по такому сценарию, который идет сейчас, так, как мы его наблюдаем. Значит, это кому-то нужно. Значит, кто-то… Почему вы, единственный человек, которому можно на сто процентов верить в этих ощущениях, потому что вы пострадавший, почему вы не можете просто, может быть, описать мне и нашим зрителям, скажем так, эту шахматную доску, пусть люди делают выводы сами, не надо никого ни в чем обвинять. Кто общался с Дмитриченко? С кем он проводил много времени? К какой группе влияния внутри театра он принадлежал? Об эти вещах мы можем говорить, они не являются обвинением. Ну, Дмитриченко общался со всеми. И я никогда не отслеживал и не занимался каким-то анализом того, кто общается, и кто дружит с Дмитриченко. Но Дмитриченко, на мой взгляд, был человеком достаточно эмоциональным, и был подвержен подобным каким-то эмоциональным таким всплескам, то есть он верил в какие-то вещи, которые можно было ему внушить. И вот те люди, с которыми, наверное, он общался, возможно, это был Николай Цискаридзе, возможно. Дальнейший сценарий развивался таким образом, что ученица Николая Цискаридзе, Анжелина Воронцова, она стала его возлюбленной, то есть они стали парой. Дмитриченко довольно часто приходил ко мне, и приходил он ко мне не как актер, который был заинтересован каким-то процессом работы и готов был говорить о творческом каком-то процессе, о нормальном таком рабочем, в нормальном рабочем диалоге. Нет, он всегда приходил в возбужденном состоянии. Первая наша встреча, когда я уже стал руководителем, произошла в моем кабинете. Он пришел ко мне, сел напротив меня и начал разговор с того, что ну, давай мы будем на «ты», ну мы же давно друг друга с тобой знаем, можно на «ты»? Я говорю:  «Павел, конечно, если так комфортнее, можно и на “ты”». Вот так мы начинали работать. А еще до того, как я пришел в Большой театр, еще до того, получив приглашение, до того, как я даже дал согласие на то, чтобы прийти, где-то буквально за несколько дней до моего положительного ответа, Павел звонил мне. Он звонил мне на мобильный телефон и сказал, что привет, я уже все знаю, нам уже все известно, мы тебя ждем, приходи, приходи в театр, да ладно, я все знаю. Вот был такой короткий звонок. И когда я пришел в театр, как бы абсолютно все было точно так же, Павел пришел и предложил мне общаться на «ты». Это было абсолютно нормально, но я точно так же понимал, что в этом есть довольно какая-то странная история, потому что получается, что мое появление в театре, оно тоже каким-то образом как-то кем-то поддержано, и Павел Дмитриченко в том числе, и другие, они не возражали, и в общем, как-то поддерживают мое назначение, кандидатуру. Далее события в принципе развивались очень хорошо, это была абсолютно нормальная работа, но однажды произошло довольно странное, такое как бы, странное для меня событие. Я посетил вечернюю репетицию, ну и конечно, мне было все это интересно, и это было важно, необходимо. Я посмотрел, у нас в кабинете стояли камеры, я посмотрел, что начинается репетиция балета «Жизель», это было в большом зале, там, где собирали уже весь спектакль. Собирали первый акт «Жизели». И тогда я пришел и, наблюдая за происходящим, мне почему-то оно как-то странно показалось, все вот это происходящее, называемое репетицией, потому что отношение артистов, отношение людей, которые были в этой работе, оно было такое, даже не поверхностное, оно какое-то было… ну, никакое. То есть это не было тем, что мы называем сегодня какой-то работой артистов Большого театра. Это была какая-то расхлябанность, такая какая-то безответственность, люди были довольно странно одеты, они позволяли себе отвлекаться, говорить и прочее. И никто не делал не то что этого в полную силу, это просто было какое-то такое хождение… Вполноги. Люди вполноги, да, проверяли текст. А кто участвовал в этой репетиции? Так вот одним из артистов как раз был Павел Дмитриченко, и он исполнял роль лесничего. И так получилось… А Цискаридзе? Нет, Цискаридзе не было на этой репетиции. Конечно, я остановил репетицию, подошел близко, как можно ближе к артистам, и я с ними говорил. Я пытался понять, я задал им вопрос — почему это происходит именно так? И почему сегодня у них такое отношение к этому? Почему у них к самим себе такое отношение? Почему они так относятся к тому, что они делают? Поскольку это на самом деле убивает их самих, и это отношение, и тот вид, потому что впоследствии возникает определенная привычка, и это переходит уже на сцену. И незаметно, то есть совершенно шаг за шагом, но они могут точно так же позволять себе это делать и на сцене. Они могут не обратить внимания на линии, они могут не обратить внимания на то, что они где-то позволили себе заговорить. Понятно. Вы это все сказали. Да, я попытался это сказать. Может быть, я был в чем-то немного резок, потому что я очень хорошо тогда помню, что я им сказал, если они думают, что они лучшие из лучших, и, попав  в Большой театр, они считают себя… что никого лучше них нет, это неправильно, это ошибка. Потому что в других театрах тоже работают артисты, и они также хороши, просто каждый из них занимает свое место, и что если они будут делать это так, как они относятся к этому сегодня, то через какое-то время на их место придут другие, и они займут их места, потому что их желание, их интерес, и их качество исполнения, оно будет лучше. В это время Павел остановил репетицию, и он подошел ко мне, встал напротив меня на сцене, и он заговорил. Говорил он довольно грубо, не просто грубо, а это было просто абсолютное хамство с его стороны. То есть он задавал какие-то… во-первых, он обвинил меня в том, что я пришел и украл у коллектива деньги, которые якобы стали моей зарплатой. Какие-то вещи, которые ну вот… А я только-только приступил, я только начал работать, и я, по сути, еще в общем-то, ничего и не успел сделать того, в чем можно было меня обвинить, но он уже все знал. Он знал, что я каким-то образом взял деньги из гранта, что я один теперь все буду решать, и он меня спросил при всем коллективе, а вот кто решает, будет артист танцевать или нет? Я сказал, что это решаю я, потому что я отвечаю за это, я несу за это ответственность, поэтому решать, будет артист танцевать или нет, решать буду я. Он сказал: то есть, грубо говоря, ты такой царек. Я говорю: я не знаю, царек я или не царек, но вот… То есть у вас был очень такой неприятный разговор с обвинениями в ваш адрес? Я, честно говоря, тогда был даже не готов к этому, потому что прежде ни я, будучи артистом, ни руководители, ни мои друзья и коллеги, никогда, то есть я никогда не слышал подобного диалога, как бы не то что на публике, а в принципе редко, когда ты услышишь такой диалог даже наедине, даже когда ты находишься просто вдвоем в кабинете. Но тем не менее… И тогда я понял главное, что он был возбужден, то есть что-то предшествовало этому, то есть что-то произошло до того. Хотя, конечно, мне было неприятно, поскольку до случившегося все наши встречи и все наши общения, они были довольно спокойные, и ничего не предвещало. Что происходило дальше? Что было еще до этой репетиции. Поскольку мы заранее, мы всегда заранее вывешиваем афиши, то есть это всегда делается заранее, для того, чтобы артисты могли уже готовить свои партии. У нас были вывешены афиши к блоку спектаклей «Лебединое озеро». И однажды вечером Павел подошел ко мне и опять же, так же, на «ты», абсолютно по-дружески, нормально он меня попросил, он говорит: «Ты знаешь, я вот очень хорошо танцую партию злого гения, я очень хорошо ее исполняю. Может быть, ты еще не видел, но я это очень хорошо делаю». Я говорю: «Павел, у меня нет оснований не верить. Я, конечно, верю». — «Вот там есть спектакли, и там вот кто-то танцует, вот он уже танцевал, актер, он уже это исполнял, а я — давно нет. Пожалуйста, дай мне возможность. Можно я станцую в этом спектакле?». Я говорю: «Ну я не могу сейчас этого сделать, поскольку афиша уже объявлена. Для этого я  должен поговорить с актером. Если актер согласится и уступит тебе этот спектакль, я обязательно. Я обещаю, я постараюсь, конечно, это сделать». Что и было сделано. Я поговорил с тем исполнителем, который был объявлен. Он абсолютно без каких-либо проблем уступил Павлу этот спектакль, и тогда я сделал эту замену. Но это была просьба Павла, он попросил меня об этом. И я, как руководитель, услышал актера, который давно не исполнял эту роль, и я, честно говоря, в принципе… Так, то есть вы вроде бы пошли ему навстречу. Я пошел ему навстречу, да. Неужели одна репетиция могла так его эмоционально взволновать? Но дальше в этом разговоре, в этом достаточно странном диалоге со сцены Павла ко мне, его позиция была достаточно агрессивной, и честно говоря, я не совсем даже понимал, о чем это, и зачем это, и к чему. Потому что моя претензия к актерам, она была исключительно профессиональной, я не сказал ничего того, что бы не было в рамках моих полномочий, как руководителя. И это было абсолютно мое право. Что происходило дальше. Дальше я попытался понять, кто и где, откуда могла возникнуть вот эта ситуация, что Павел был так возбужден. И выяснилось, что директор балета Руслан Пронин, которого я пригласил, это было мое предложение Анатолию Геннадьевичу Иксанову, я предложил, чтобы директором балета был Пронин Руслан Михайлович, и тогда я узнал, что до этой репетиции Павел заходил к Руслану Михайловичу, и, конечно, я этого не знал, этих деталей прежде, но они очень дружили, они были очень дружны. То есть они оказались достаточно большими друзьями. И Павел задал вопрос директору балета, как ко мне относится Сергей Юрьевич, и есть ли у меня шанс в ближайшее время получить повышение в статусе? И тогда Руслан Пронин ему сказал, что, ты знаешь, я сомневаюсь, потому что Сергею больше нравится другой артист, ему больше нравится Владислав Лантратов. Это было правдой? Это было правдой. Это я спросил у самого Руслана Пронина. Я просто пришел к нему и говорю: «Руслан, вот произошел такой странный разговор. Ты не в курсе? Может быть, ты знаешь, может быть, ты можешь предположить, еще что-то?». Он говорит: «Я не знаю, но до репетиции Павел был у меня». Вам действительно этот артист нравился больше? Дело в том, что да, он мне действительно, я не могу сказать, больше или нет, но он мне нравился, и я не могу сказать, что мне не нравился Дмитриченко. Просто те работы, те спектакли, которые ждали нас впереди, в этих спектаклях я видел Владислава Лантратова. И я действительно планировал и рассчитывал на него как на актера, потому что он мне нравился очень, и профессионально, и мне нравилось его трудолюбие, его работоспособность. Конечно, Руслан это знал, но стоило ли говорить об этом Дмитриченко или нет, и я не знаю, для чего это было сказано. Сказано ли это было специально, предполагая, что можно вызвать такую реакцию у Дмитриченко, я не знаю, но во всяком случае, я тогда узнал, почему Павел… Почему была такая реакция. Но вот произошло именно это, хотя никогда нигде никому я не говорил о том, что один актер мне нравится больше другого и прочее. Понятно. Но вы имели право на некое свое внутреннее ощущение. Да, у меня были определенные планы, мы же обсуждаем те спектакли, которые будут,  мы обсуждаем перспективы… Понятно, вы поделились, естественно… Я не просто поделился, это же мои коллеги, это моя администрация, с которой мы вместе планируем, с которой выстраиваем так или иначе… Что происходило дальше, после этой репетиции? Вот произошел конфликт, открытый, публичный, хамский по отношению к вам, все-таки вы руководитель, а не просто… На самом деле, конечно, это было хамством, безусловно. Что происходило потом? Но дело в том, что я давно знаю Павла, давно. Я его знаю еще с детских лет, и никогда не было для нас какой-то неожиданностью, если где-то Павел был каким-то вспыльчивым, еще что-то. В принципе, это было не один раз, и всегда, при любой какой-то возможности, Павел был в этом смысле эмоциональным, но… Даже когда я пришел, когда я пришел в Большой театр, мы выпускали спектакль Алексея Ратманского «Утраченные иллюзии». Это была последняя работа Алексея Ратманского, Леша делал оригинальный спектакль. Даже тогда выпуск этого спектакля, который делал я, он был непростым, он уже был очень сложным, потому что был некий конфликт. Алексей заканчивал, как бы закончил свою работу в качестве руководителя, разумеется, были люди, которые были довольны, не довольны, так или иначе оставался шлейф каких-то взаимоотношений. И его работа в театре шла очень сложно, потому что трудно было собрать людей, организовать, это все ощущалось. И даже на репетиции, когда у нас уже была сценическая репетиция, у Алексея Ратманского произошла тоже стычка, произошел какой-то конфликт с Павлом, потому что Павел что-то неточно… Понятно, Павел такой конфликтный человек. Что происходило в ваших личных отношениях после вот той злосчастной репетиции? Расскажите дальше цепочку событий. Что происходило? Конечно, я рассказал об этом Анатолию Геннадьевичу Иксанову, мы вместе думали, как правильно выйти из этой ситуации, чтобы в любом случае этот конфликт не был продолжен. И что вы решили? Мы решили встретиться с Юрием Николаевичем Григоровичем, потому что Павел танцевал в спектаклях Юрия Николаевича, Юрий Николаевич очень любил Павла за то, что Павел с высокой ответственностью, Павел действительно хорошо подходил к спектаклям. Вы встретились с Григоровичем. И? Мы встретились с Юрием Николаевичем, мы с ним поговорили. И Анатолий Геннадьевич попросил Юрия Николаевича поговорить с Дмитриченко. Соответственно, я тоже объяснил Юрию Николаевичу, что если есть хотя бы какая-то возможность как-то донести до Павла, что если есть возможность, не повторять подобные ошибки. Потому что все-таки я не считаю такое общение актера с руководителем, любым, каким бы руководителем ты не был, это неправильно. Ну, мягко говоря. Странно, что вы не потребовали извинений от Дмитриченко, все-таки вы руководитель, вы обязаны быть лидером в коллективе, к вам должны относиться определенным образом. На самом деле, Ксения, я ждал этого. Я ждал, что в конце концов это должно произойти. Но вот вы сейчас говорите, что Григоровича просили поговорить с Дмитриченко, чтобы он так больше не повторял. Да. Мы не просили Григоровича убрать его со спектаклей, мы ни в коем случае не просили Юрия Николаевича уничтожить актера, который позволил себе открыть рот. Нет. Мы говорили с Юрием Николаевичем абсолютно открыто, понимая, что как бы есть предпосылки к тому, что такой конфликт может повториться. И что дальше? Дальше прошло время. Никаких наказаний и никаких репрессий. Я не заставлял себя гасить, я просто забыл про то, что произошло. Понятно. И? Мы продолжали работать, это был нормальный, хороший творческий процесс. Павел продолжал танцевать то, что он танцевал, в принципе, даже общение… Он продолжал ко мне приходить, мог позволить себе прийти в мой кабинет и спросить, например, у меня, не продаю ли я машину, а есть ли у меня в сидении вентиляция. Вот вы сейчас улыбаетесь, а я понимаю, что все это было достаточно непросто. Потом он мог позволить себе прийти и просто, как бы невзначай, сказать мне о том, что «я обязательно буду премьером Большого театра». Я говорю, Павел, никто же не исключает этого, и, возможно, оно так и будет. Как от этой точки, спрашивая про вентиляцию машины, как он мог прийти к…? Дальше все вроде бы было хорошо. Но затем состоялась премьера балета Юрия Николаевича «Иван Грозный». Мы долго готовились к этому спектаклю, это было непросто, но в конце концов мы собрали этот спектакль, и он с триумфом вернулся на историческую сцену. Павел исполнял главную роль, он играл в премьерном спектакле. Дальше вышли рецензии. Они были… Они были разгромные, я помню эти рецензии. Они были непростые. Павел очень расстроился по этому поводу. Павел расстроился и пришел опять же ко мне. И вот здесь я даже как бы почувствовал себя виновным в том, что это… Он опять вам хамил каким-то образом? Да, он опять мне хамил, он пришел и говорил о том, что он все знает. «Я все знаю, я прекрасно понимаю, кто это сделал», — он говорил это, глядя на меня. То есть он считал, что вы заказали эти рецензии? Я не знаю. Но он имел в виду это? Я не знаю, что он имел в виду, но он говорил это мне. Вот он пришел и говорил об этом мне, что он все знает, что он абсолютно как бы уверен в том, кто это все сделал, и зачем это сделано. Он угрожал вам? И далее он сказал следующее, что вот Татьяну Кузнецову, которая написала эту статью, вот с ней я вообще решил вопрос, ее я заказал. Вот ее я заказал, и с ней вопрос решен. Это он как бы сказал мне вскользь, вот так вот просто мимолетно. Честно говоря, тогда я был немного напуган этим, потому что… Ну да, это прямая в общем угроза. Тогда я ему сказал, Павел, а ты понимаешь, что я уже знаю об этом? Зачем об этом говорить вслух? К чему этот разговор? Но он был в таком возбужденном состоянии. Опять же это вот была такая история. Дальше, конечно, разумеется, спектакль продолжал играться. И я вам хочу сказать от себя, не как руководитель, а как актер в прошлом, как Сергей Филин, я очень люблю, я бесконечно люблю и уважаю Юрия Николаевича Григоровича, и мне кажется, как раз именно «Иван Грозный» — это один из тех спектаклей, который действительно заслуживает самой высокой оценки. У нас, к сожалению, Сергей Юрьевич, не очень много времени, чтобы закончить эту историю. Что стало финальной точкой, после которой произошла эта трагедия с вами? Вот в череде этих конфликтов, которые вы описываете? Опять же, я не знаю, что стало финальной точкой, но последней каплей всему этому стало знакомство Павла Дмитриченко с Анжелиной Воронцовой, потому что когда они стали парой… Она стала на него как-то влиять? Дело в том, что Николай Цискаридзе, будучи педагогом Анжелины Воронцовой, довольно часто,  я думаю, просил, а может быть, рекомендовал Анжелине приходить ко мне для того, чтобы задавать вопросы, почему она не танцует тот или иной спектакль. И когда Анжелина приходила, мы всегда с ней говорили, и иногда даже не только я, поскольку все-таки я, как мужчина, я не могу сказать то, что, наверное, я должен был бы сказать, что касается формы. Но все-таки нам приходилось, так или иначе, говорить о том, что, возможно, если Анжелина наберет немного другую форму, она обязательно выйдет в том или ином спектакле. Что вы имели в виду? Она была недостаточно… Она была, может быть, немного… Худощава? Нет. Полновата? Полновата, да. Другими словами, что если она похудеет, то она сможет танцевать… Мне всегда нравилась Анжелина Воронцова, потому что это целая история, и об этом… Понятно. То есть Николай Цискаридзе был связан с этой историей через то, что у него появился свой интерес в виде ученицы, которая тоже стояла на месте и не могла продвигаться. Так я это понимаю? Да. И когда Павел стал общаться с Анжелиной, когда они уже стали влюбленной парой, он всегда приходил ко мне и задавал мне всегда вопросы по поводу Анжелины, будет ли она танцевать. Будет она танцевать или нет? И так же, как о себе, он всегда говорил мне, что они будут премьерами балета Большого театра. Я вам задам откровенный вопрос. Николай Цискаридзе мог каким-то образом повлиять на Дмитриченко, как вы считаете? Вот чисто гипотетически, он мог повлиять на то, чтобы он решился на такой шаг? Своими разговорами, своим покровительством? Вы знаете, Николай Цискаридзе довольно мудрый человек, в этом смысле. И он мог так правильно подвести свое мнение, высказывая свое ощущение, свои недовольства, прогнозируя будущее не в лучшем свете, он мог создать как бы такие обстоятельства, создать как бы такое мнение, которое могло, безусловно, стать толчком для этого, безусловно. Скажите честно, вы Николая Цискаридзе сегодня своим врагом считаете? Нет. Нет, конечно. То есть, если вы его встретите, вы пожмете ему руку, поздороваетесь? Я обязательно с ним поздороваюсь и пожму ему руку. Вы считаете, то, что с ним произошло, вот это Вагановское училище, мы все знаем эту историю с его подругой, Катей Чемезовой, питерским Мариинским театром, где его не очень хотел видеть Валерий Гергиев. Гергиев, который не хотел видеть Цискаридзе в Мариинском театре, и поэтому предложил, как вариант, Вагановское училище, и целая интрига вокруг этого. Я думаю, что вы в курсе этого, правильно? Я не говорю вам ничего нового. Ну, конечно. То, что он оказался там, для вас было удивительным? И считаете ли вы правильным, когда человек через свои связи, через свою дружбу с Екатериной Чемезовой, через сложную интригу вокруг Мариинки, получил эту должность? Ксения, я не хочу ничего считать, я верю в то, что если человек профессиональный… Ну как тут считать, вот смотрите, эту историю знаю и я, и вы, и любой человек из балетного мира. Почему это никто не озвучивает вслух? Вот объясните, вот я правда, не понимаю, я человек от балетного мира крайне далекий, скажу честно. Но это знают все, люди, приближенные хоть как-то к этой среде. Вы же это знаете тоже, почему вы не готовы об этом говорить публично? Я скажу мое мнение. Я считаю, что назначение и нахождение сегодня Николая в Вагановской академии, я  считаю, что это определенный этап, это определенный шаг к дальнейшему переходу в руководство Большого театра. Он все-таки намерен стать художественным руководителем Большого? Я считаю, что Николай, который сегодня возглавляет Вагановскую академию, я думаю, что это этап подготовки для того, чтобы в дальнейшем стать руководителем, директором Большого театра. Вы бы хотели видеть его в этой должности? Это было бы справедливо, вы считаете? Для меня, я думаю, что нет. А для Большого театра? Для Большого театра, думаю, да. Слушайте, не каждый человек может так сказать. Я думаю, что такой человек, как Николай, нужен сегодня Большому театру. Серьезно? Почему? Потому что, если Николай смог сделать то, что он сделал в своей карьере, если Николай смог сегодня возглавить Вагановскую академию, если сегодня делается все возможное, чтобы это было профессионально, и это было на самом высоком уровне… То есть он хорошо вписывается в идеологию Большого, я так понимаю. Да, я думаю, что Николай мог бы с этим справиться, и мне кажется, что он вполне мог быть бы одним из претендентов и кандидатов на пост директора Большого театра. С моей стороны, просто понимая, какой ценой все это сделано, и как это происходит, я просто не совсем с этим согласен, потому что в любом случае будут люди, которые так или иначе пострадают от этого. И абсолютно очевидно, как Николай любил всегда и всегда позволял себе говорить правду о тех людях, даже о тех людях, которые много сделали для него, и благодаря которым он стал тем, кем он стал. Я думаю, что это не совсем было бы правильно, потому что, если сегодня наш педагог, мы с Николаем работали в Большом театре у одного педагога, если даже наш педагог, Николай Борисович Фадеечев, который работал с Николаем последние годы и делал для него все, для того, чтобы Коля блистал на сцене не только Большого театра, сегодня даже о нем Николай говорит нелестно, это вызывает какие-то сомнения. Только потому, что когда-то в свое время, опять же, это была моя инициатива, потому что Николай довольно резко, довольно грубо позволял себе говорить о театре. Я уже говорил, мы начали наш разговор с того, что работа в театре была очень сложной. Дело в том, что атака на Большой театр была невероятная, она была… Вы считаете, что она была спланирована тоже из среды людей…? Я считаю, что она была однозначно спланирована, потому что я просто задам вам встречный вопрос. Вот все, что было сказано о театре и об администрации, которая выпускала театр после реконструкции, абсолютно все — что-то изменилось? Нет, ничего. То, что я знаю точно, условно, это я помню, и ко мне обращались в тот момент, действительно, это было связано с фамилией Чемезова, через Чемезову, если вы помните, и Канделаки, Тина, еще не возглавлявшая тогда «Матч TV», делала разгромный репортаж, и Николай Цискаридзе, и обращались ко мне и к другим журналистам, действительно, предлагали сделать про это какие-то вещи, водили по театру, показывали, критиковали. Николай был человеком, который делал это публично, громко, открыто, давал огромное количество интервью. В общем, это была большая кампания всех структур, аффилированных с Чемезовой. Нужно быть рупором, кто-то должен быть человеком, который изнутри может об этом сказать. Вы знаете, Дмитрий Анатольевич Медведев однажды, придя к нам в театр еще до открытия, задал нам вопрос — а  почему вы не уволите Цискаридзе? И Анатолий Геннадьевич Иксанов довольно жестко, резко сказал, что это категорически исключено, что сегодня мы стараемся сделать все возможное… Почему Медведев задал такой вопрос про Цискаридзе? Потому что скандалов было очень много. Как, даже чтобы Медведев о них знал? Он это спросил в связи с чем? В связи с тем, что он, безусловно, конечно, как человек, который отвечал за открытие театра после реконструкции… Смотрите, приходит Медведев. Он откуда знает про скандалы Цискаридзе? Вот можете мне контекст чуть-чуть дать. Потому что мы же обсуждали, и задавались вопросоми, о том, что украли посуду, что золото, которое сегодня, что его нет, или его недостаточно, или оно не то. И что? Вы задали вопрос Дмитрию Анатольевичу, и как? Введите меня в контекст. Мы обсуждали, мы задавали вопрос о том, как нам поступить в такой ситуации, когда такая атака? Дмитрий Анатольевич говорил о том, что вы знаете, мы живем сейчас в таком мире, когда и на меня, в том числе, тоже обрушиваются такие же всевозможные обвинения, в чем только можно. И когда у нас зашел разговора, что у нас ряд, что у нас какой-то ряд обвинений в адрес театра, что настолько реконструкция кошмарная, ужасная и прочее, и прочее. Он сказал, да, я в курсе того, что происходит. И у нас зашел разговор о том, что Николай Цискаридзе довольно ярко выступает противником того, что реконструкция сегодня — это одна сплошная какая-то стройка с воровством, что все воруется, все своровано, и это все фальшь. Нажаловались Медведеву на Цискаридзе. Нет, мы не нажаловались, мы просто вышли, мы подошли к этому разговору. На самом деле, Дмитрий Анатольевич был в курсе, потому что те совещания, те обсуждения, которые происходили, всегда вставал вопрос, а действительно ли на самом деле то, как это происходит. Понятно. Я задам вам последний вопрос, Сергей Юрьевич. Мы, к сожалению, ограничены во времени, но огромное спасибо вам за ту откровенность, которую вы сегодня впервые высказываете все эти вещи. Смотрите, вот тоже говоря между нами, после покушения на вас, вы помните, я вам звонила, интересовалась, приносила соболезнования вашей семье, вся Москва это обсуждала. И все уже тогда косвенно говорили о том, что Николай мог быть к этому причастен, скажу откровенно, и осторожно при этом, ни в чем его не обвиняя. Мой вопрос в следующем — почему не было никакого бойкота балетного сообщества Николаю Цискаридзе? Вот после всех этих историй, домыслов и той трагедии, которая с вами случилась, как вы думаете, почему все-таки балетное сообщество, и мировое, и российское, не стало бойкотировать за определенные поведенческие вещи Николая? Ксения, я вам даже больше скажу, дело в том, что вы знаете, во что я вот верил до последнего, даже в суде? Я верил в то, что все-таки это какая-то ошибка, и что это может быть не так. Искренне, я вот сейчас говорю абсолютно искренне. Поверить в происходящее, даже сейчас, невозможно. Но сейчас вы верите? Сейчас я верю, потому что я, и не только я, мы все видим то, что происходит. Мы видим, что происходит продолжение и определенное развитие… Развитие карьеры Николая, вы имеете в виду? Потому что Павел… Не только Николая, и Николая разумеется, но даже та поддержка, которую Николай сегодня оказывает человеку, который преступник, он совершил преступление. Волков: Во-первых, огромное спасибо за приглашение, и за то, что это действительно некоммерческий эфир — это тоже для нас очень важно. Не с точки зрения, что мы экономим деньги, а с той точки зрения, что вам интересно с нами разговаривать. Мне тоже очень интересно, я надеюсь, с вами будет поговорить, и для меня любое новое знакомство, любое новое общение — это тоже возможность какие-то уроки извлечь. То, как мы с вами до начала эфира прошли по вашей студии, кое-что я уже тоже, сам дух, атмосферу вашего коллектива, того, как вы делаете вашу программу, для меня тоже очень важно и интересно. А я в свою очередь хочу вас поздравить с вашим семилетием. Страховой бизнес — он очень длительный и очень инертный. 70 лет в России — мы уникальная компания, есть только одна компания, которая старше нас. Синдеева: Её нельзя произносить? Волков: Нет, конечно: «Росгосстрах», конечно, можно. Поэтому для нас это немножко более естественно, и 7 лет в телевидении — это, наверное, не менее значимый срок, чем 70 для нас. Переходя к истории страхования, как я уже сказал, единственная компания в России сегодня существующая — это «Росгосстрах», которая старше «Ингосстраха». «Росгосстрах» занимался тем, что сейчас называется «личное розничное страхование», то есть занимался страхованием жизни жителей Советского Союза. Синдеева: Тогда он был Госстрах, не «Росгосстрах». Госстрах, правильно? У меня бабушка 40 лет проработала страховым агентом в Госстрахе, она ходила ножками по людям, я помню, как она продавала эти полисы и рассказывала. Волков: «Росгосстрах» до сих пор самая агентская компания, у них порядка 60 тысяч агентов, которые продолжают работать сегодня в «Росгосстрахе». Синдеева: Прям ножками ходят? Волков: Ножками ходят. Конечно, история любой компании даёт определённое влияние на то, как это компания живет сейчас. «Ингосстрах», в свою очередь, был создан в 1947 году. Мы всегда были «Ингосстрахом», и вот эта приставка «ин-», она говорит, что именно «Ингосстрах» создавался в первую очередь для того, чтобы защищать имущество Советского Союза, находящееся за территорией. У нас очень много людей, которые в Советском Союзе пришли на работу. Синдеева: Вот у меня такой был вопрос: а у вас есть люди, которые еще тогда? Волков: 30, 40 лет, конечно. Я недавно поздравлял одного нашего сотрудника с 40-летием работы в компании. Закончу предыдущую мысль и сразу вернусь к этой. Я буду настойчиво говорить о том, что «Ингосстрах» был создан в России, но было огромное количество представительств дочерних компаний и в Германии, и в Англии, и в Финляндии — в большом количестве того, что мы сейчас называем западными странами. «Ингосстрах» — очень счастливая компания. Нам удалось пережить несколько эпох: это был и Советский Союз, и в Перестройку, кто из наших молодых зрителей помнит, что такое Перестройка, присутствовал, мы вошли, конечно же, одним из монополистов, и тогда всё принципиально поменялось. Тогда к концу 90-х годов было 4000 страховых компаний, когда я пришёл в страхование в 2004 году, было 1300 компаний, а сейчас их меньше 200, и это, на мой взгляд, нормально. Синдеева: Это правильно? Волков: Страхование – это про размер, размер имеет значение, очень много… Вы помните, когда Lehman Brothers разорялся, говорили «too big to fail» — слишком большой для того, чтобы загнуться. Это тоже правда, но у маленьких компаний на сегодняшний день, и мы тоже об этом, наверное, чуть  позже поговорим, мы очень много инвестируем в цифровые технологии, мы инвестируем миллиарды рублей. Синдеева: Я буду перебивать все равно. Но вы помните те мои вопросы про сотрудников? Про цифровые технологии. Смотрите, вы же таким образом, скорее всего, будете сокращать людей. Сколько сейчас работает людей в «Ингосстрахе»? Волков: «Ингосстрах» — это не только страховая компания, это группа, куда и медицинский бизнес входит, и банки, много-много-много. Синдеева: Давайте не будем о медицинском, банке и так далее. Вот конкретно в страховом бизнесе. Волков: Группа «ИНГО» – это 10000 человек, «Ингосстрах» — это 5500 человек Синдеева: 5500 человек, то есть понятно, что цифровизация — никуда от нее не деться, и это экономия, в том числе, на издержках, несмотря на то, что первоначально большие вложения. И в первую очередь, мне кажется, поправьте меня — это сокращение рабочих мест физических людских. Волков: И да, и нет. Первое: мы растем, мы растем быстрее рынка, и мы этим очень гордимся. Меня просили сегодня про цифры не говорить, но в прошлом году мы отметку в 100 млрд. рублей такую психологическую преодолели по собираемой премии. Синдеева: Кто вас, акционеры просили не говорить про цифры? Волков: Вы меня просили не говорить про цифры слишком много. Синдеева: Нет, я сказала, что я не буду говорить про бизнес много, потому что для этого надо глубоко копать, потому что всё равно 100 млрд. нам ничего не скажет, что это значит. Волков: 100 млрд. говорят о том, что мы крупная страховая компания, мы финансово устойчивая компания. И говоря про «цифру» — да, конечно, это должно приводить к некоторому снижению издержек, но мы во главу угла ставим, да, издержки это важно, потому что они в конечном итоге через тариф перекладываются на то, сколько нам платит клиент. Для нас клиент — самое главное. Синдеева: Зачем люди, а зачем 5500 человек, это кто в первую очередь — эти люди страховые агенты тоже? Волков: Агенты — отдельно. Я говорил про «Росгосстрах», у них 60 тысяч агентов, у нас порядка 10 тысяч агентов сегодня, это плюсом, 5500 — это штатные сотрудники, это действительно может показаться много. Синдеева: Агенты вообще нужны дальше в страховании? Давайте сейчас про простые, опять же, способы. Вот я, я про себя. Мне сейчас для того, чтобы застраховать свой автомобиль и там ещё что-то, мне для этого не нужен никто, для этого мне нужен просто онлайн, удобный сервис. Волков: А у вас время для этого есть? Синдеева: Но у меня есть помощник, в конце концов. Волков: Через помощника очень опасно страховаться, потому что много тонкостей, которые лучше когда вы сами физические зайдёте или зайдете на наш сайт и посмотрите, потому что очень большое количество историй, я через них проходил, которые до меня лично докатываются, что кто-то через помощника что-то сделал — человек, у которого есть помощник, конечно же — и потом очень большое количество недопониманий, потому что лишнее передаточное звено — это всегда некое искажение информации. Синдеева: Допустим, я дотошная была бы, я прочитала все условия, разобралась сама, но зачем мне куда-то идти ногами, зачем ко мне приезжать ногами, если, в общем-то, сейчас всё очень удобно. Я поэтому и хочу понять, насколько страховой бизнес, очень консервативный, потому что это финансовый бизнес, насколько он всё-таки будет технологически сильно меняться и насколько нужны будут  люди в таком количестве. Потому что, как вы правильно сказали, это всё перекладывается, в конце концов, на наши плечи, и мы платим дороже за страховки. Волков: Возвращаясь к нашей стратегии: наша стратегия, мы сказали — вот наш клиент, вот физическое лицо, вот юридическое лицо; что ему удобно? Наша гипотеза, которая была подтверждена большим количеством исследований, маркетинговых исследований, опросов — люди разные. Вам, мне, мне удобно тоже, я вот за этот год уже купили два полиса ОСАГО электронных через сайт. Синдеева: У себя? Волков: У себя. Это не так просто на самом деле, там надо много чего вводить, это требует времени, это требует аккуратности. Есть большое количество людей, которым комфортно поговорить с агентом. Он этого агента знает 10-20 лет, они друзья уже стали, ему комфортно общаться с агентом, агент для него — лицо страховой компании. Мы говорим следующее: мы хотим, чтобы «цифра» пошла по всем нашим каналам. Если клиенту удобно зайти на сайт, понятно, цифровые технологии, ему удобно поговорить с нашим агентом, агент придет не как раньше с самописным полисом, он придёт с планшетом, и тут же выпишет вам полис, и тут же вы карточкой оплатите этот полис. Вам удобно прийти к нам в офис, вы хотите посмотреть, что у нас есть физическое издание, где мы сидим, которым вы мы владеем, что мы серьезная страховая компания. Мы вас обслужим на первом этаже в клиентском зале. И точно так же за человеком, который будет с вами общаться, стоит компьютер, и дальше полностью безбумажная технология — все каналы продаж уходят «цифру». Синдеева: То есть, агента всё-таки не убрать из страхового бизнеса? Волков: Я думаю, что примерно четверть-треть клиентов на обозримом будущем будут предпочитать покупать страховку у агента, а не онлайн. Синдеева: Хорошо. Скажите, пожалуйста, в будущем вообще могут появиться какие-нибудь новые виды страхования необычные, неожиданные? Вы же наверняка думаете про будущее. Волков: Мы себе задали вопрос: страхование вообще в обозримом будущем, 50 лет вперед, нужно? Мы считаем, что нужно, потому что сама потребность защищать своё имущество, свое здоровье, свою жизнь, ответственность, она у человека была, она будет и она будет в обозримом будущем. Я даже тут направление прочитал у какого-то известного французского известного футуролога, такая идея появилась, что лет через 50 в мире останутся только две индустрии: индустрия развлечений, потому что всю тяжелую работу будут делать уже роботы, у людей будет много свободного времени, чтобы развлекаться. Но развлечения будут достаточно опасными, потому что технологические тоже катастрофы, будет там что-то рушиться, поэтому вторая индустрия будет — это будет страхование. Я коллегам сказал, что мы в правильном бизнесе. А за эти 50 лет страховые компании накопят такое количество активов, действительно страховой бизнес — это бизнес про активы, мы накапливаем очень большие суммы активов, и в идеале страховые компании заменят правительство и будут управлять всем миром — так сказал французский футуролог. Синдеева: Как его фамилия? Волков: Я вам отдельно потом пришлю ссылку на это. Что мы делаем с нашими активами? Мы их размещаем, естественно. Мы собрали 100 млрд. рублей, мы эти 100 млрд. рублей должны выплатить, потому что страхование — это про выплаты, это не про то, когда мы продаем полис. Синдеева: Объясните, я понимаю — прямо всё собрали и всё выплатили? Какая-то несчастная страховая компания. Волков: Всё собрали и почти  всё выплатили, давайте аккуратно так скажу, потому что, конечно, 100% спрогнозировать невозможно. Мы себе несколько процентов прибыли от страховой деятельности, конечно, бюджетируем и прогнозируем, но основной источник дохода — мы собрали эти 100 млрд. рублей, условно, конечно, говорю, и между моментом, когда вы нам заплатили премию и мы совершаем выплату, а как страховщик, к сожалению, страховые случаи происходят ежедневно, это очень легко просчитать. Синдеева: Какое самое рискованное, скажем так, направление, самое невыгодное, что ли, для вас как для компании? Волков: Мы стараемся, чтобы они все были выгодными. Синдеева: Но всё-таки есть что-то, направление, которое работает хуже, а что-то, наоборот, очень рентабельно? Волков: Розница — самая предсказуемая, потому что там миллионы застрахованных и миллионы... Синдеева: Розница — это автомобили? Волков: Это автомобили, КАСКО, ОСАГО, имущество физических лиц, несчастные случаи. Есть там всякие специфические — страхование от укуса энцефалитного клеща и так далее и тому подобное, огромное количество персональных личных видов страхования — их много, и поэтому их легко спрогнозировать. Намного сложнее в корпоративном бизнесе, где мы страхуем космические аппараты, самолеты, атомные станции, суда морские. Мы лидирующий страховщик в России сегодня по морскому страхованию, нам примерно треть рынка принадлежит. И как вы понимаете спутник, 10 штук улетело, ракета «Протон» справилась. Синдеева: Это вы страховали? Волков: Большинство из них было наших, да. Синдеева: И сколько была самая большая выплата? Волков: 7,8 млрд. рублей. По одному страховому случаю, по-моему, 2 года назад у нас один из «Протонов» не улетел — 7,8 миллиардов рублей. Синдеева: И вы прям всё выплачиваете быстро? Волков: Мы всё выплачиваем, мы всё быстро и качественно выплачиваем. Вообще почему я люблю страхование — это очень интересно. Мы имеем дело с очень разными областями жизнедеятельности человека — это и медицина, и розница, о которой я уже рассказал, корпоратив. Мы на нашем страховом комитете обсуждаем: в космосе летает спутник, с ним что-то произошло. У нас должна быть профессиональная экспертиза (и она у нас есть), чтобы принять решение: этот спутник может выполнять свою задачу, помогать вам телевещать на определённой области земного шара или не может, достаточно у него топлива, чтобы выйти на нужную орбиту и, кстати… Синдеева: Я все-таки хочу, так как нас зрители слушают, чтобы они не заснули от таких стратегических корпоративных, вот про конкретику. Вот у меня бабушка, например, она занималась, в том числе, страхованием жизни в своем Госстрахе. И я помню, как люди по какой-то причине копили, собирали на жизнь, что если вдруг что-то случится, человек умер и так далее, семья получит выплату. Я помню, потому что бабушка об этом много рассказывала. Сейчас я знаю по себе, я знаю всех своих друзей, знакомых и так далее — никто не страхует жизнь, то есть мало людей, которые об этом думают. Волков: И зря. Синдеева: 100%. Я согласна, что, наверное, зря. Но как меня замотивировать, вроде здорового, нормального человека вдруг пойти и застраховать свою жизнь? Я думаю: ну хорошо, наверное, должно стоить достаточно дорого. Вот я заплатила, это же в год, я заплатила какие-то достаточно серьезные деньги, но я предполагаю, что за год со мной ничего не случится. И поэтому у меня нет никакого мотива. Волков: Вы затронули очень сложную и для меня такую тяжелую тему, потому что я вообще всегда был достаточно большим скептиком в отношении страхования  жизни. К счастью, я чуть-чуть ошибался. У нас сегодня, начиная с прошлого, 2016-го, может быть, началось в 2015-м, идет бум развития страхования именно жизни. Синдеева: Почему? Волков: Единственное, что это не совсем 100% страховой продукт, это инвестиционное страхование жизни. То есть когда люди, по сути, передают нам свои деньги в управление, это инвестиционный продукт, который связан со страхованием на случай, если произойдет что-то критическое. Синдеева: То есть? Волков: Смерть, заболевание. Синдеева: Сколько в год, например, я должна заплатить за свое страхование? Волков: Минимальная сумма, которую в случае инвестиционного страхования вы можете разместить, она небольшая, там несколько тысяч рублей, мы с этой суммой... Синдеева: То есть я вам размещаю как в банк, правильно? И даже если со мной за год ничего не случилось, то я получу какие-то проценты, правильно? В этом смысле? Волков: Вы должны получить эти проценты. Вы сами можете определить ту стратегию, под которой вы подписываетесь. Она может быть более рисковой, менее рисковой. А все инвестиции, а золотое правило помните — чем выше риск, тем выше ожидаемая доходность, чем выше риск, тем меньше вероятность того, что вы… Синдеева: Так, и если со мной ничего не случилось, а страхование жизни предполагает, в том числе, какие-то травмы, болезни и так далее, то есть если ничего не случилось, то я просто, для меня это такой, условно, банковский депозит. Волков: Да-да-да. Вы размещаете деньги, мы ими управляем. Синдеева: Это недавно такая услуга ввелась? Волков: Вы знаете, она ввелась не так уж чтобы недавно, она стала более популярной, потому что ставки по депозитам снижаются, а как раз с более рискованными инвестиционными стратегиями мы можем вам предложить большую доходность потенциальную. Получите вы ее или нет, это, конечно, зависит от того, сработают те инвестиционные продукты. Но мы гарантируем возврат тела. То есть 100 рублей вы нам принесли, через, условно, 3-5 лет, на какой период вы полис заключите, 100 рублей мы вам вернем гарантированно, это «Ингосстрах» гарантирует. А доходность — это уже зависит как раз от той стратегии, которую вы выбрали. Условно, вы нам 10 тысяч рублей принесли, не дай бог, вы заболели или смертельный случай, есть такой термин как критические заболевания, в первую очередь, это, конечно, онкология, мы вам вернем не 10 тысяч рублей, а 100 тысяч рублей, потратим на лечение. В качестве примера. Но это, как я и говорю, тема очень специфическая, потому что классическое страхование жизни, то, чем ваша бабушка занималась, это, скорее всего, было классическое страхование жизни, когда 100 рублей заплатил, не дай бог, что-то произошло — 10 тысяч рублей или наследники получат, если это смертельная история, или на лечение. Мы сейчас такие вещи тоже делаем, у нас есть очень хороший партнер «Bupa страхование», это эксклюзивный представитель Bupa — это международная с английскими корнями страховая ассоциация. И как раз на случай критических заболеваний, в первую очередь, это онкология, по всему миру вы можете лечиться, но это достаточно дорого, это несколько тысяч долларов в год. Синдеева: Да, это дорого. А вот скажите, пожалуйста, а когда я страхуюсь по, например, этому критическому такому медицинскому страхованию, меня проверяют всю? Волков: Да. Когда вы страхуетесь по разным видам страхования, может быть даже это ипотека, где у вас есть часть, которая «от несчастного случая» называется, если эта сумма превышает определенный объем, условно, 50  тысяч рублей, мы попросим вас пройти медицинское обследование для того, чтобы быть уверенным, что у вас нет хронических заболеваний, что вы не курите, не выпиваете. Синдеева: А что, если я курю, меня застраховать нельзя? Волков: Можно, просто тариф будет намного больше, потому что, к сожалению, статистически, а мы достаточно, я бы не хотел сказать слово «цинично» используем, но мы, конечно, смотрим с бизнес точки зрения на статистику. Те, кто курят, те, кто неправильно питаются, ведут неправильный образ жизни, к сожалению, у них риск получить критическое заболевание и умереть выше, чем у тех, кто этого не делает. Синдеева: Поэтому в «Ингосстрахе», я слышала, расскажите корпоративные всякие правила про ЗОЖ, курить нельзя. Волков: Мы движемся в этом направлении. Синдеева: Вы запрещаете сотрудникам курить? Волков: Курить можно. Синдеева: Где? Волков: Конечно, не на территории офиса. Я надеюсь, что у вас тоже в оупенспейсе здесь никто не курит. Синдеева: Здесь, конечно, не курят, хотя я бы мечтала иногда себе такое позволить. Но на улице, все у нас ходят курить во двор. Волков: Представляете, какая потеря рабочего времени происходит? Мы с коллегой обсуждали, в Сити люди, которые работают, вот они с 20 этажа, подождали, когда лифт приедет, спустились, вниз покурили, поднялись обратно — полчаса точно уходит. Синдеева: А как мотивируете вы сотрудников бросать курить? Просто запретом или что? Волков: Нет, еще раз, мы их не поощряем курить. Мы запрещать, это их личное дело, как отравлять свою жизнь, и понятно, что какая-то доля неспортивного поведения, если все остальное время спортивное, ну, наверное, человек может себе позволить. Я в детстве мало занимался спортом, честно признаюсь, и честно, очень об этом жалею, потому что за 40 лет когда переваливаешь, конечно, темп жизни, ритм жизни, расписание жуткое. Синдеева: Но выпивали, курили? Волков: Когда-то рюмку мог выпить, и даже курил когда-то. Стал заниматься спортом и чувствую себя намного лучше сегодня. Синдеева: Это понятно. Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Это из этой же серии. Волков: Про богатство — это в сторону, да, лучше быть здоровым, и я это всем желаю и со страховой точки зрения, и с личной точки зрения. Синдеева: Нет, но все-таки, подождите, вы знаете, я по поводу корпоративных правил много думаю, потому что у нас нет никаких корпоративных правил, у нас какой-то полный совершенно с этим бардак. И я поняла, что искусственно это нельзя насадить — это неправильно. Когда я читаю какие-нибудь корпоративные правила крупных, больших компаний, я думаю: как же у них это получается, то есть не превращается ли это в некий пионерский лагерь, когда там типа все вместе, мы должны это, у нас тут написано мы должны ходить в пилоточках. Волков: Как руководитель руководителю, да? Я прошел по вашей студии, у вас достаточно много молодых ребят сидит, и вы мне рассказывали, что те коллеги, которые за кадром сейчас, они вчера поздно закончили рабочий день, и ничего, спокойно к девяти утра пришли. Для нас, крупной корпорации, я всегда говорю, что мы должны стараться жить как стартап, мы должны быть финансово устойчивыми, такими, какими мы есть, а пытаться жить ежедневной жизнью как стартап. И для меня сейчас это очень больная и актуальная тема. Я на прошлой неделе изменил график рабочего дня. Синдеева: Куда? Что ты изменил? Волков: Я поменял  график рабочего дня так, чтобы у нас в пятницу люди пораньше заканчивали, но клиенты требуют, чтобы мы подольше работали. Такого взрыва, который я от своих сотрудников увидел, когда премию выплачиваю, почему-то такого взрыва я не слышу, радости, а тут взрыв негодования был ужасный. Синдеева: Вы удлинили день. Волков: Мы его переформатировали. Синдеева: Сейчас надо, чтобы сотрудники телеканала Дождь всего этого не слышали, потому что у нас ненормированный рабочий график. Волков: У нас тоже. На самом деле я всегда думал, что все люди работают ненормированно, и им все равно, во сколько пятница закончится. Оказывается, нет, оказывается, они уходили пораньше вовремя. Для меня, конечно, выполненная задача намного важнее, чем то, что я в девять утра пришел и в шесть вечера закончил, отсидел от звонка до звонка, на этом все закончилось. На мой взгляд, я недавно отметил свое трехлетие на посту генерального директора, буквально месяц назад со мной перезаключили контракт, и я на следующие три года контракт заключил. Я очень много думал, что я сделал, что я хочу сделать, и вопрос изменения корпоративной культуры, наверное, одна из самых сложных задач руководителя. Как сделать так, чтобы люди, которые с советского времени продолжают работать, они, конечно, в своих традициях живут. И, мне кажется, если мне удастся эти традиции, опыт, музей, о котором мы, может быть, еще успеем чуть-чуть поговорить, все эти традиционные вещи совместить с очень современными, современными технологиями, цифровыми. Синдеева: Но давайте конкретно. Что вы делаете? Волков: Со здоровым образом жизни. Первое — это мотивировать. У нас сейчас каждые две недели какой-нибудь мастер-класс по одному из видов спорта. Я ходил с ребятами, бегал, в мини-футбол играл, у нас йога была. Любой сотрудник может бесплатно прийти на этот мастер-класс и принять участие в этом мастер-классе. Все корпоративные праздники. У вас вчера была корпоративный праздник семилетия, мы очень долго думали, как наше 70-летие проводить, как Новый год отмечать, да, Новый год. Все встретились, выпили, спели песни, потанцевали — давайте это сделаем в каком-то более спортивном. Мы думаем сейчас, как летний спортивный праздник, летний праздник проводить и хотим его спортивным, конечно, это кого-то замотивирует. У нас есть специальный сайт, мы его буквально на днях запускаем, где мы будем каждый вновь, первая тренировка, мы его за это чем-то награждаем, какие-то носимые электронные устройства, которые отслеживают… Синдеева: То есть для этого еще есть какой-то штат людей, который этим занимается активно, в общем, это как? Волков: У нас достаточно большой штат наших HR-сотрудников. Да, конечно, на это надо немножко выделять ресурс, но я надеюсь, что если много людей в это вовлечется, и главное — собственный пример. Если ты сам не побегал, если ты сам не принял участие в этом мастер-классе, если ты сам в спортзал не сходил… Синдеева: А люди себя не чувствуют как в пионерском лагере? Волков: Надеюсь, что нет, это надо у людей спросить. Хочешь — идешь, не хочешь, у тебя всегда должно быть право не сходить. Синдеева: То есть не сходить. То есть если ваши сотрудники будут продолжать, условно, курить, не заниматься спортом, вы их за это увольнять не будете? Волков: Увольнять не будем.

...