Essays.club - Получите бесплатные рефераты, курсовые работы и научные статьи
Поиск

Ресейдің тарихи антропологиясы

Автор:   •  Октябрь 20, 2018  •  Доклад  •  4,133 Слов (17 Страниц)  •  843 Просмотры

Страница 1 из 17

Ресейдің тарихи антропологиясы

Мақсаты: Ресейдегі Тарихи антропологияның дамуымен танысу, белгілі теориялық бағыттармен, мектептермен, концепциялармен және олардың ұсыныстарымен танысу

 Жоспары:

1. Ресейде Тарихи антропологияның қалыптасуы

2.  Эдвард Кинанның , Нанси Шилдс Коллман еңбектері

3. Валери Кивельсон «Самодержавие в провинциях: Московское дворянство и политическая культура в XVII веке”»

Негізгі ұғымдар: Тарихи антропология

Ресейде Тарихи антропологияның қалыптасуы үшін алғышарттар өткен жүзжылдықта бірнеше рет пайда болғанымен, ол  Ресейде тек жақында пайда болды. Лев Плато́нович Карса́вин (Русский религиозный философ, историк-медиевист) ұсынған “религиозного фонда” және  “среднего религиозного человека” идеялары «ментальность»  ұғымына сәйкес келетін Голландияда Хейзинга және Франциядағы Блок идеяларымен параллельно жүрді. Бірақ, өкінішке орай, Ресейде бұл  желі (идея )сол кезде дамымады: қалған әлемнен ғылыми оқшаулану және марксизм негізінде, тарихи зерттеулердің жаңа бағыттарының пайда болуына ықпал етпеді. Әрине, жаңашылдық жұмыстар алдағы уақыттарда пайда болып ортырды, алайда қалыптасқан жағдайда ғалымдарға жаңа бір бағыттын дамуына мүмкіндік болмады, тіптен қауіпті болды. ХХ ғ аяғына дейін тарихи антропологияның қалыптасуына мүмкіндік болмады.

Жаңа бетбұрыс бола алатындай еңбектің бірі, ол Бориса Александрович Романов кітабы “Люди и нравы древней Руси” (1947). Автордың алдына қойған мақсаты - "Адамдардың күнделікті өмірінде" класс қалыптастыру процесінің көрінісін көрсету болды, автор оны шешу үшін жалғыз ықтимал жол – жеке тұлғаның әлеуметтік типтері мен типтік тұрмыс жағдайларын қайта құру жолын таңдап алды. Бұл модельдеу, типизация, адамдардың өмірінің материалдық жағдайларына назар аудара отырып, олардың психологиясына деген қызығушылықпен үйлесімі, – деп Б. А. Романовтың кітабын жеті жыл бұрын пайда болған Марк блоктың "феодалдық қоғаммен" жақындастырады (1939-1940).

Басқа жағдайда “Люди и нравы” еңбегі,  кең ғылыми резонанс тудыруы және  еліктеу үшін үлгі болар ма еді, бірақ 40-шы жылдардың аяғындағы Кеңес Одағында кітап басқа қабылдауды күтті: оның авторы"антипатриотизм" деп айыпталды. Осылай Сталиндік диктатура әсері тиді.  Одан кейінгі – М. М. Бахтиннің  « о Рабле» туралы кітабы (1965), ал кейіннен Семиотиканың пайда болуы – ресей  тарих зерттеушілері қабылдамаған (дегенмен, еуропалық тарих және мәдениет жөніндегі мамандарға, мысалы А. Я. Гуревич немесе Л. М. Баткин, Бахтиннің жұмыстары үлкен әсер етті). (Гинзбург , Натали  Зимон Дэвис – Бахтин повлиял им) (Ресей тарихшылары косвенно способстовали станавлению этому напрвления, но что интересно не у себя дома.а за границей)

Соңғы уақытқа дейін Ресейдің этнографиясы мен тарихы қатар болған, бірақ бірге емес, этнографиялық тұрғыда жазылынған  Н.А.Миненко, М.М.Громыко еңбектері (XVIII - XIX ғғ.орыс шаруаларының өмірі мен тұрмысы туралы зерттеулер)  және басқа осы тәрізді ғалымдардың зерттеулері,  басқа кезеңдер мен проблемалар тарихының "антропологизациясына" әкеп соқпады. Бұл ретте 90-шы жылдарға дейін шетелдік тарихи-антропологиялық зерттеулердің әдіснамасы Ресей тарихын  зерттеуге елеулі әсер еткен жоқ.

Орыс материалындағы Тарихи антропологияның алғашқы "ошағы" 80-ші жылдары АҚШ-та пайда болды. Ресей тарихын зерделеудің жаңа тәсілін қалыптастыруда Гарвард университетінің профессоры Эдвард Кинанның 1986 жылы "Русское обозрение" журналында жарияланған (“Традиционные пути московской политики”) "Мәскеу саясатының дәстүрлі жолдары" атты полемиялық мақаласы белгілі рөл атқарды. Американдық тарихшының  мақаласында,   Мәскеу Русь дәуірінен саяси мәдениеттің сабақтастығы және кеңес режиміне дейін қарастырып өткен.  Оның теориясының аясында Бас хатшы және Саяси Бюро Мәскеу патшаларының "заңды мұрагерлері" және олардың боярлары болып табылады.

Мұнда "саяси мәдениет"терминінің өзі назар аударады. "Мәдениет" терминін билік қатынастарын талдау үшін пайдалану – антропологиялық тәсілдің айқын белгісі. "Саяси мәдениет" деп автор "орыстардың ойындағы – саяси өмірдің тәртібі мен маңызын беретін және... оның тасымалдаушыларына олардың саяси мінез – құлқының негізін қалаушы модельдерін, сондай-ақ ол айтылған формалар мен нышандарды жасауға мүмкіндік беретін нанымдар, практикалар мен күтулер кешенін"түсінеді.

[ Под “политической культурой” автор понимает “комплекс верований, практик и ожиданий, который – в умах русских – придавал порядок и значение политической жизни и… позволял его носителям создавать как основополагающие модели их политического поведения, так и формы и символы, в которых оно выражалось”.]

Тиісінше, Э. Кинан өзінің міндеті "орыс саяси мәдениетінің фундаменталдық сипаттарын" сипаттап, оның бес жүз жылдықтағы дамуын – XV ғасырдың ортасынан бастап ХХ ғасырдың 50 – 60-ші жылдарына дейін қадағалап қарастыру болды.

Өз эссесінде Кинан келген көптеген тұжырымдар (мысалы, Патшалық самодержавие шын мәнінде олигархияны білдіретін саяси жүйенің мәнін жасырған  миф болып табылғанды, және де  патшалар бояр кландарына бағынышты болды), жеткіліксіз негізсіз, бұндай тұжырым сол журнал беттерінде әділ сынға ұшырады,

Алайда, “Традиционных путей московской политики” еңбегінің құндылығы, Михаил Кромның ойынша, автордың нақты пайымдауларында емес,  автордың ұсынған Мәскеудің саяси жүйесін талдаудағы жаңа көзқарасында. (в предложенном им оригинальном подходе к анализу политической системы Московии.)

Автор дәстүрлі институционалдық тәсілдің орнына, яғни мекемелердің тарихы (Бояр Думасы, бұйрықтары және т.б.) Кинан билеуші элитаның ішіндегі жеке (бірінші кезекте туыстық) қатынастарға басты назар аударылатын антропологиялық тәсілді көрсетеді. Бұл ретте зерттеуші Мәскеу саяси жүйесінің "бейресми" сипатын атап көрсеткен кезде, шын мәнінде маңызды мәселені қозғайды: онда белгілі бір тұлғаның нақты билігі мен әкімшілік қызметі немесе функциясы арасында қажетті байланыс болған жоқ; әсер ету дәрежесі патшаға жақындығымен анықталды.

"Московиядағы саясат- ол  функция емес, ол  мәртебенің саясаты болды, - деп түйіндеді Кинан, - және, демек, ұлы князьдің ауласын қалыптастырған ұлы туыстардың ғана ойнайтын ойын болды".

 (“Политика в Московии была политикой статуса, а не функции, – резюмирует Кинан, – и была, следовательно, игрой, разыгрываемой исключительно великими родами, которые формировали двор великого князя”.)

Автордың өзінің мойындауына қарағанда , ол жариялаған материал,  одан әрі ғылыми іздестіруді ынталандыруға арналған "зияткерлік арандатушылық" болып табылады. Бұл Кинанның сәтті болғанын мойындау керек. Оның дәлелі ретінде, 1987 ж жарық көрген Кинанның шәкірті Нанси Шилдс Коллман “Родство и политика: Формирование московской политической политической системы, 1345 – 1547г.» монографиясын атап өтеміз, онда Гарвард профессорының концепциясының көптеген ережелері дамиды. Өзінің зерттеуін Н.Ш.Колман "саясаттың антропологиялық талдауы" деп атайды, өйткені ол "класс аралық немесе саяси институттар қарым-қатысын  емес, индивидтар мен топтар арасындағы қарым-қатынасқа назар аударады".

Кіріспеде  автор  өзі таңдаған  көзқарас (подход) "патримониальды" ( билік түрі - жеке тұлғаның (автократия) немесе тұлғалардың шектеулі тобының (олигархия) қолында болатын басқару нысаны.) (М. Вебер бойынша) деп аталады; осы бағыттағы өзінің ізашылары А. Е. Преснякова, С. Б. Веселовский және Э. Кинана деп есептейді. Бұл тәсілдің негізінде (Коллманы түсіндіруде) ортағасырлық қоғамдардағы саяси және  институционалданды қатынастар ( соның ішінде Московияда) қалыптаспады; олар дәстүрмен анықталды және жеке байланыстарда – туыстықта, достықта, тәуелділікте құрылды. Н.Ш. Коллман өз тәсілін ХІХ – XX ғғ.ресейлік тарихшылардың көпшілігіне тән "рационалистік" көзқарасқа қарама – қарсы, абстрактілі қауымдастықтар-мемлекеттер мен сословиялардың (ақсүйектер, дворяндықтар) қарым-қатынасы түрінде Мәскеу саяси өмірін бейнелеген, сонымен бірге бұл қарым-қатынастар антагонистік деп ойлады

АҚШ зерттеушісі өз кітабында (Э. Кинанның ізінен кейін) қарама-қарсы көзқарасты қорғайды, Мәскеу саяси құрылымы қақтығыс емес, ішкі тұтастық сияқты сипатталған. (Американская исследовательница отстаивает в своей книге (вслед за Э. Кинаном) противоположный взгляд, утверждая, что политический строй Московии характеризовался не столько конфликтностью, сколько внутренней сплоченностью и целостностью.)

Автордың бірқатар бақылаулары (мысалы, бояр шинін XVI ғасырдың ортасына дейін, мұрагерлік сипатта берілуі; қызмет еткен сипатта берілмегендігі ) сөзсіз назар аударуға тұрарлық. Сонымен қатар, Коллман құрылыстарға кейбір тұрақтылық тән: ол XIV ғ. Мәскеу княздігінің аса архаикалық және қарапайым құрылысы мен XVI ғ. Ресей мемлекеті арасындағы айырмашылықты көрмейді. Және де Коллман, Ұлы князьдер билікті боярлармен бөлуге мәжбүр болатын " фасаде самодержавия" туралы Кинан тезиспен келісуде.

Фасад самодержавия – царя или короля играет свито, что он не сам определяет порядок (мысь антропологическая), что в центер находятся ноль, скажем так  функция, а не конкретный персонаж.

Коллман кітабын бағалай отырып, ол Мәскеу Русьінің саяси антропологиясы бойынша алғашқы монография болғанын атап өту керек. (Акцент на личных, неформальных отношениях внутри правящей элиты (родстве, патронате и клиентеле), который делает исследовательница, для той эпохи (до середины XVI в.), когда государственные учреждения еще только зарождались, представляется мне вполне оправданным.)

Ұсынылған Тұжырымдаманың әлсіз жақтарын айта кетсек,  (статичность, кейбір схематизм және т.б.), Михаил Кромның (архаизация) ойынша, олар антропологиялық тәсілдің  кемшіліктерімен емес, керісінше, Батыс Еуропа материалында сол уақытта әзірленген оның кейбір қағидаларын сақтамаумен түсіндіріледі.

Саясатқа антропологиялық анализ жасағанда,  зерттеудің ауқымын азайтуды талап етеді. 80-ші жылдары зерттеушілер арасында кең танымалдыққа ие болған микроистория түрінде. Н.Ш.Коллман таңдаған кезең үшін (1345-1547), бұл тұрғыдан өте үлкен және әртүрлі дәуірлерді мәжбүрлі түрде қосады. Сонымен қатар, тарихи антропология зерттелетін мәдениеттің категориялары мен ұғымдарына ерекше көңіл бөледі, ал Кинан мен Коллманның бейнесінде допетровск Русьінің қоғамы зайырлы және саясиландырылған көрінеді. (Кроме того, историческая антропология проявляет особое внимание к категориям и понятиям изучаемой культуры, в то время как в изображении Кинана и Коллман общество допетровской Руси выглядит чересчур светским и политизированным.)

(слабости Коллмана в антропологическом подходе - Статичность, архаизация и не умение улавить перемены, которые конечно в обществе происходит. И еще Коллман не заметила некоторых игроков в этой поле, например 16 веке важную роль играли протобюрократии, дяки (бюракратичесчкая прослойка, вот эту группу не замечает и думают никакого роли не играли )

 
Ресейдің тарихын зерттеуде  Антропологиялық тәсіл американдық тарихшылары арасында үлкен танымалдыққа ие бола бастады, және де Осыған байланысты
Валери Кивельсон зерттеуін атап өткен жөн, оны XVII ғ. Ресей тарихына саяси антропология әдістерін қолданудың сәтті тәжірибесі деп санауға болады

В.Кивельсон кітабы «Самодержавие в провинциях: Московское дворянство и политическая культура в XVII веке”» (1996) аймақтық зерттеу ретінде болды. Автордың назарын Орталық Ресейдің бес қалаларының  ((Владимир, Суздаль, Шуя, Лух и Юрьев Польский) провинциялық дворяндықтарының тағдырлары қарастырылды.  (Ресей тарихындағы аласапыран кезеңнен Петр реформаларына дейінгі уақыт )               (1598 - 1613ж – 1696-175)   (  от Смуты до кануна петровских реформ.)

Бір ғана регионды зерттеу арқылы , XVIIғасырдағы бүкіл елдің дамуын көре аламыз.  бүкіл Мәскеу саяси жүйесін біртұтас ретінде түсіну үшін В. Кивельсон, Орталықты, яғни астанасын ғана зерттемей,  провинцияға назар аудару және Мәскеуден тыс өзін-өзі ұстай білгенін көру қажет деп есептейді. Уездік дворяндықты және оның мемлекетпен өзара іс-қимылын зерттеу арқылы автор мынадай сұраққа жауап табуға үміттенеді: басқару кадрларының үнемі жетіспеуінде патшалық билік үлкен аумақты басқаруды қалай жүзеге асырды? Бұл жергілікті адамдардың қатысуымен ғана мүмкін болды.

Кітаптың алғашқы тарауларында Владимир-Суздаль дворянының өмірінің түрлі аспектілері қарастырылады:қызмет, жер иелену, отбасылық-туыстық байланыстар. Автор ауқымды Мұрағат материалының негізінде, XVI ғасырдың соңынан XVII ғасырдың аяғына дейін бірқатар жергілікті қызмет руларының (Голенкиных, Обуховых, Козловых и др.)  тарихын, яғни  (алты–жеті ұрпақ бойы) қадағалайды және провинциялық дворяндықтың туған жерлеріне тартылуы туралы маңызды қорытындыға келеді.

Қызмет еткен адамдардың мүдделері жергілікті және жеке сипатқа ие болды: өз отбасын материалдық қамтамасыз ету, қыздарын сәтті тұрмысқ беру, Жер сатып алу, жергілікті қоғамда жеке және отбасылық мәртебесін нығайту. Тарихшының айтуынша, бұл уақыттағы заңдарды дворяндар илеген жоқ, ал жергілікті әскер және оның аппараты заңға қайшы келетін мәмілелерді әдеттегідей мақұлданды. Автор жергілікті дворян элитасы автономды қызмет саласын бере алды деген қорытындысы жасайды. Екінші жағынан, қызмет еткен адамдардың негізгі мүдделерін тығыз уездік шеңберде шоғырландыру оларды көп бөлігі жалпыресейлік ауқымдағы "үлкен саясатқа" немқұрайлы жасады

Келесі тарауларда автор жергілікті жерлерде орталық биліктің қандай да бір дворяндық оппозициясының пайда болуы мүмкін еместігін айқын көрсетеді. Әкімшілік пен уездік қоғамның "ынтымақтастығы"екі жаққа да тиімді болды. Мәскеуден жіберілген әскер, тіпті егер ол жіберілген  уезде туысы болмаса да (1609 және 1700 жж. аралығында аймақтың жалпы санының кем дегенде төрттен бір бөлігі әскер болды, Кивельсон зерттелгеуі бойынша ), көп ұзамай онда пайдалы байланыстар болды: әйтпесе ол өзінің иелігінде болған өте аз штатта басқара алады! Екінші жағынан, мемлекеттік лауазымды алу жергілікті қызметшілер үшін байудың (ерінді староста) немесе беделдің жоғарылатудың мүмкіндіктерін ашты (жалақы, сайланбалы дворянин)

В. Кивельсон көзқарасы бойынша, Мәскеу саяси жүйесін – протекционизм, парақорлық, туыстық сипатта болды. Саясатта -  жеке және бейресми байланыстар көп жағдайда "орталықсыздандырылған" мемлекеттің кемшіліктерін көрсетті. Сонымен қатар, бұл әдеттегі байланыстар қоғамда  жаңа құбылыс – бюрократияға бейімдеді.

Провинциядан келген бояр ұлы, ендігі кезекте  ықпалды қамқоршыны іздеді және ол  оның туысы, жерлестері немесе жақсы танысы арқылы өз жұмысы арқылы көмек беруіне жүгінді. Бейресми қарым-қатынастар орын алды.

“Самодержавие в провинциях” кітабын  Русь материалында қолдана отырып жазылынған,  тарихи-антропологиялық зерттеудің сәтті үлгісі деп есептеуге болады. Автор таңдаған масштаб оған Мәскеу провинциялық өмірінің күндерін, Астанадағы және жергілікті жерлердегі басқару рутинасын қарастыруға мүмкіндік берді. Зерттеу тәсілі және қолданылған құжаттардың сипаты (сот істері, қызметтік және жеке хат алмасу және т.б.) Кивельсон монографиясын жаңа уақыттың басындағы Еуропа тарихы бойынша ұқсас жұмыстармен (Ш. Кеттеринг, В. Бейка, М. Кишланский және т. б.) жақындастырады, олар сөзсіз авторлық тұжырымдаманың жасалуына әсер етті. Американдық русистикада оның кітабы Кинан мен Коллманның жұмыстарының жалғасы деп айтуымызға болады.  

Дегенмен, |Орыс орта ғасырларын зерттеуде антропологиялық көзқарасты ғалымдар  арасында өздері байқамаған айырмашылықтарды көруге болады. Сонымен, Н. Ш.Коллман Мәскеуді типтік ортағасырлық мемлекет деп санайды, жаңа уақыттың басында Еуропалық монархияға ұқсамайды; XVI ғасырда Ресейді басқару оған Каролинг дәуірінің франк мемлекетін еске салады. Және XVII ғ. Коллман пікірі бойынша, Мәскеу саяси құрылымы қағидатты түрде өзгерген жоқ

Кивельсон болса,  XVII Мәскеуді заманауи Батыс Еуропа мемлекеттерімен қатар қояды, және де  орыс саяси мәдениетін француз немесе ағылшын мәденетінен  маңызды ерекшеліктерді атап өтеді. Екі зерттеушіде  бір-бірімен пікір таласқа  түспейді, бірақ олардың Мәскеу саяси жүйесін түсінудегі айырмашылықтары айқын: Н..Ш.Коллман осы "патримониалды" ( мұрагерлік) (оның айтуынша) құрылыстың архаикалық және инерттілігіне (салғыртығына) баса назар аударады, ал В. Кивельсон XVI – XVII ғғ.оның эволюциясын атап көрсетеді, петровскілік реформалардың ескі және жаңа қарсаңында онда түптеу. Екінші тәсіл менің ойымша, тарихи шындыққа сәйкес.

(Н.Ш.Коллман делает акцент на архаичности и инертности этого “патримониального” (по ее словам) строя, а В.Кивельсон подчеркивает его эволюцию в XVI – XVII вв., переплетение в нем старого и нового накануне петровских реформ. Второй подход кажется мне более соответствующим исторической действительности.)

Қазіргі уақытта тарихи-антропологиялық бағыт американдық русистикада кең таралды. Осы көзқарас тұрғысынан зерттелетін мәселелер шеңбері өте кең: биліктің символикасы, діни және зайырлы рәсімдер, халықтық сенім, әлеуметтік-мәдени нормалар мен құндылықтар және т. б.

Тарихи антропологияның дәстүрлі тақырыбы-бүкіл Еуропаны жаңа уақыттың басында басып алған «колдовские мен ведовские процессы» (дуагерлік және сиқыршылық процестер). Сол дәуірдің Ресейге қатысты бұл сюжеттер, В. Кивельсон зерттеу тақырыбы болды. 1650-ші жылдардағы мұрағаттық материалдарға негізделген жұмыста зерттеуші XVII-ші жылдардың ортасында Ресейде "ведьмаларды аулау" жағдайлары мен себептерін анықтауға тырысты.

Сол кездегі Мәскеуде Еуропамен ұқсас көптеген үдерістер байқалды: мемлекеттік және шіркеу аппаратының өсуі, әлеуметтік бақылаудың күшеюі және т. б. алайда, батыстық елдерден айырмашылығы, колдовстве айыптаулар Ресейде әйелдерге қарағанда ер адамдарға жиі тағылған. Мұны не түсіндіруге болады?

Осындай айыптаулардың құрбандары негізінен қаңғыбастар, елден безгендер болды, ал олардың арасында ерлер басым болды. Әйелдер үйге, отбасына қатты тәуелді болды. Әлеуметтік маргиналдылық (шектеулілік) және үйреншікті стереотиптер (колдун бейнесі) американдық тарихшының пікірінше, айыптаудың колдовствадағы бағытын анықтайтын негізгі факторлар болып табылады.?

Нанси Коллман; результаты этого исследования обобщены в опубликованной в минувшем году монографии: “Связанные честью: государство и общество в России начала нового времени” [142]. Источниковую базу исследования составили (наряду с законодательными актами) архивные и опубликованные документы, описывающие более 600 судебных тяжб по делам об оскорблении чести. Хронологические рамки работы – от 1560-х годов до начала XVIII века. И сама постановка проблемы, и привлекаемый Н.Ш.Коллман сравнительно-исторический материал обнаруживают несомненное влияние антропологической литературы на авторскую концепцию. Коллман подчеркивает большое сходство понятий о чести и стыде в Московии с подобными представлениями в обществах Средиземноморья; поэтому, по ее мнению, соответствующие работы этнологов могут оказаться весьма полезными историку, исследующему аналогичные российские сюжеты.

Российские исследователи рассматривали законодательные нормы о защите чести прежде всего с точки зрения отразившейся в этих статьях общественной иерархии . Н.Ш. Коллман сосредотачивает свое внимание на другой стороне проблемы: ее интересует прежде всего социальный состав тех, кто получал возмещение за бесчестье (а среди них были выходцы из всех слоев населения), а также то, что считалось бесчестьем. Такая постановка вопроса дает возможность выяснить, что вкладывали жители Московии в понятие честь, т.е. каковы были основные социокультурные нормы. Хорошая репутация предполагала в первую очередь законопослушное поведение (и, соответственно, назвать кого-либо вором, разбойником или тем более изменником означало тяжкое оскорбление), соблюдение моральных норм (включая надлежащее сексуальное поведение), а также благочестие. Но понятие честь ассоциировалось также с определенным социальным статусом, умаление которого (выражения типа “худой князишка”, “детишки боярские”, “мужичий сын”) являлось оскорблением и влекло за собой подачу иска о бесчестье. Наконец, понятия чести и бесчестья распространялись и на сферу власти и управления: ошибки в написании царского титула наносили, как считалось, ущерб государевой чести; неповиновение должностному лицу и, наоборот, злоупотребление им своим положением рассматривались как бесчестье (в последнем случае человек, пострадавший от произвола воеводы или дьяка, имел право требовать возмещения вреда).
Таким образом, резюмирует Н.Ш.Коллман, “защита чести создавала нормы и установления, которые связывали людей с обществом...”, укрепляли социальную иерархию и политический строй. Представления о чести были также “социальным кодом, способствовавшим общественному конформизму и порядку”. Этот вывод отражающий функционалистский подход автора к изучению поставленной ею проблемы свидетельствует о сильном влиянии этнологии на концепцию американского историка. Одно из ведущих направлений современной исторической антропологии – изучение ритуалов, празднеств, процессий и других форм символического поведения. Вслед за этнологами (М.Глакманом, В.Тернером, К.Гирцем и др.) историки пытаются обнаружить скрытые за этими театрализованными действиями социокультурные нормы, идеалы и системы ценностей. Так, Майкл Флиер избрал предметом своего исследования
церемонию “шествия на осляти” в Вербное воскресенье, за неделю до Пасхи. В этой процессии глава церкви (митрополит, позднее патриарх) восседал на коне, а царь смиренно шел пешком, держа в руке повод. Не было ли это нарушением привычного образа самодержца? М.Флиер полагает, что нет: царь демонстрировал смирение перед Христом, а не перед владыкой (вся сцена служила напоминанием о входе Иисуса в Иерусалим); кроме того, ведение государем коня священнослужителя символизировало, – в соответствии с давней имперской традицией, перенесенной сначала в Новгород, а в середине XVI в. в Москву, – его покровительство (“водительство”) церкви. Другая подобная религиозная церемония, освящение воды в день Богоявления (6 января), в которой также участвовали царь и его свита, стала объектом изучения в статье П. Бушковича. По примеру Клиффорда Гирца, обратившего внимание на церемонии, “посредством которых короли вступают в символическое владение своим государством”, в том числе передвижения царственных особ по стране - Нанси Шилдс Коллман посвятила специальное исследование поездкам государей по России (прежде всего – на богомолье) в XVI в. Во время подобных путешествий по стране население имело возможность лицезреть своего государя живым и здоровым (что было особенно актуально во время малолетства Ивана IV, который начал “выезжать” с шестилетнего возраста) и убедиться в его истинном благочестии. Важное символическое значение, по мнению Коллман, имел въезд государя в покоренный город: эта церемония и следовавшее за ней торжественное богослужение закрепляли военную победу и означали вступление великого князя или царя во владение новой территорией. Так было в Новгороде (1478 ), в Твери (1485), Смоленске (1514) и Казани (1552) [141].

В последнее время изучение русской политической культуры и символики власти в американской историографии уже перешагнуло рамки допетровской Руси. Об этом свидетельствует, в частности, появление книги Ричарда Уортмана “Сценарии власти: миф и церемония в русской монархии”, первый том которой посвящен символам и ритуалам Российской империи XVIII – первой половины XIX века (1995). Автор показывает, какую роль имел монархический миф, поддерживаемый соответствующими церемониями, в консолидации правящего режима. Участие в придворных церемониях привязывало элиту страны к трону, возвышало ее над остальным населением. Р.Уортман выясняет также, как менялась мифология и символика царской власти в зависимости от культурного и политического контекста эпохи: образ богоподобного царяолимпийца, характерный для правления Петра I и его ближайших преемников, сменился при Екатерине II образом мудрой законодательницы и Матери Отечества, а в царствование Николая I вновь конструируется героический образ императорапобедителя. Отдаленное влияние исторической антропологии можно заметить в недавно вышедшей книге О.Файджеса и Б.И.Колоницкого о политической символике революции 1917 г. [136].
В 90-е годы историко-антропологический подход к изучению российского прошлого, наряду с американскими учеными, начинают применять исследователи из других стран: Германии, Швейцарии и самой России.

Книга швейцарской исследовательницы Габриелы Шайдеггер (1993) посвящена изучению взаимных представлений европейцев и русских друг о друге в XVI – XVII вв. Основное внимание автор уделяет анализу конкретных житейских ситуаций, в которых наглядно проявлялись различия социокультурных норм иностранных гостей и самих жителей России и как следствие – взаимное непонимание, предубеждение и оценочные стереотипы. В основе авторской концепции – теория Норберта Элиаса о цивилизационном процессе в Западной Европе, изменившим представления о “благородном” поведении и о рамках приличий. Именно поэтому Московия, остававшаяся в XVI – XVII вв. типично средневековым обществом, казалась иностранцам “варварской страной” (а они сами русским – “нечистыми” и “испорченными латинянами”). По сути же иностранные путешественники в России сталкивались с тем, что еще недавно (а вдали от столиц – и в описываемую эпоху) было широко распространенным явлением в их собственных странах, в Европе. В своем исследовании Г.Шайдеггер широко использует наблюдения антропологов (в частности, книгу Мэри Дуглас о ритуальной чистоте и запретах.
В работах германского историка Людвига Штайндорфа  изучается
поминальный культ в средневековой Руси в сравнении с аналогичным культом, существовавшим в Западной Европе. Автор тщательно исследует разные виды поминания и соответствующие им типы поминальных книг (синодики, кормовые книги и т.п.). Именно ключевая роль монастырей как центров поминальной практики, считает Л.Штайндорф, определила их статус в древнерусском обществе: они брали на себя функцию, важную для всего населения.

В 90-е годы историко-антропологический подход начал приобретать сторонников и среди отечественных исследователей истории России. Этому способствовало и ознакомление с трудами зарубежных коллег (так было с автором этих строк), и деятельность основанных А.Я.Гуревичем и Ю.Л.Бессмертным семинаров по исторической антропологии и истории частной жизни, в которых наряду со специалистами по европейской истории, принимают участие и русисты. Среди тем пока еще немногочисленных исследований, выполненных в этом ключе, преобладает религиозная антропология, т.е. изучение субъективной стороны веры, народной религиозности, как определил это направление в свое время Л.П.Карсавин. Коллегами Л.Штайндорфа в России, изучающими разные аспекты поминальной практики Древней Руси, являются А.И.Алексеев и С.В.Сазонов. Исследованием народного православия XVIII в. плодотворно занимается Е.Б.Смилянская.
Политическая антропология пока мало привлекает внимание отечественных исследователей. Среди первых опытов можно упомянуть раздел в книге
М.Е.Бычковой, посвященный обряду коронации русских государей в XVI в. , а также наблюдения А.Л.Юрганова над эволюцией государственной символики, отразившейся в изображениях на печатях. Сфера применения антропологического подхода постепенно расширяется: в нее все больше включается история повседневности, будней и праздников [134], история частной жизни, семьи, детства (см., например: [92, гл. 8, 12, 13]). Только что вышла из печати книга О.Е.Кошелевой по истории детства в России XVI – XVIII вв.: так через 40 лет после издания знаменитого труда Ф.Арьеса его аналог на русском материале наконецто появился.

Наконец, следует упомянуть о смелом проекте Д.А.Александрова и его коллег из Института истории естествознания и техники, предложивших историко-антропологический подход к изучению науки в России. При этом подходе в центре внимания оказывается не судьба научных идей, а повседневная жизнь ученых, межличностные и корпоративные отношения, неформальные контакты и объединения, покровительство и зависимость и т.п. [124].

В заключении хотелось бы остановиться на сильных и слабых сторонах историко-антропологического подхода (о каком-то едином “методе”, на мой взгляд, говорить не приходится при таком разнообразии исследовательских приемов авторов, считающих себя сторонниками данного направления) и оценить его перспективность применительно к отечественной истории, которой автор этих строк занимается профессионально.
Если попытаться в немногих словах охарактеризовать антропологически ориентированную историю как определенный подход, можно выделить следующие его признаки: междисциплинарность, активный диалог как с другими науками (антропологией, социологией), так и между разными отраслями исторического знания (социальная, экономическая, политическая история объединяются вокруг понятия “культура”); преимущественное внимание к межличностному и межгрупповому взаимодействию, взгляд на происходящие процессы с позиции их участников (или жертв); изучение всех видов социальных практик, рутины и повседневности на всех уровнях и во всех проявлениях (от поведенческой культуры до культуры политической).
Разумеется, каждый подход имеет свои ограничения. Поскольку антропологическая история присматривается к поведению отдельных людей или небольших групп, ее успехи и слабости прямо связаны с применением микроанализа. Но изучение отдельных случаев (case studies), столь часто встречающееся в историко- антропологических исследованиях, неизбежно ставит проблему репрезентативности того или иного изученного явления и перехода от микро- к макроуровню. Кроме того, историко-антропологический подход едва ли применим к изучению эволюции общества на большом временном отрезке (и такие попытки, как было показано выше, создают в итоге весьма статичную картину).

Наконец, историко-антропологическое исследование возможно применительно далеко не к каждой эпохе, ибо (как справедливо подчеркнул в своем выступлении на конференции 1998 г. И.Н.Данилевский: [128]) возможность его проведения напрямую зависит от состояния источниковой базы. Поэтому, на мой взгляд, едва ли возможна историческая антропология Киевской Руси: сохранившиеся источники позволяют реконструировать определенные социальные типы (как это блестяще сделал Б.А.Романов), но документов личного характера (переписки, дневников и т.п.) до нас не дошло, и голосов конкретных людей “из народа” мы не слышим.
Не может историко-антропологический подход и заменить другие, уже давно используемые методы (генеалогические, статистические – там, где это необходимо, – просопографический подход, историко-юридический анализ и т.д.), и, разумеется, самый новаторский подход не избавляет исследователя от необходимости критически анализировать источники. Но при всех необходимых оговорках плодотворность нового направления не вызывает у меня сомнений.

Во-первых, открывается перспектива существенного обновления и расширения проблематики исследований. Антропологический подход отвечает давно ощущаемой историками потребности обратиться к изучению повседневности, жизненной практики в различных ее формах, дополнить историю учреждений, законоположений и больших социальных групп “человеческим измерением”. Политическая культура и народная религиозность – вот лишь два возможных перспективных направления в изучении истории России, где новый подход может с успехом найти применение.

Во-вторых, взгляд на события прошлого под новым углом зрения позволяет вовлечь в научный оборот и новые источники, на которые до сих пор историки обращали недостаточное внимание (например, описания различных церемоний, формулярные сборники церковного содержания и т.п.).

Наконец, в-третьих, антропологический подход способен возродить интерес к компаративистским исследованиям, по-новому ставя “вечный” вопрос о соотношении исторического пути России и Европы.

Пайдаланылған әдебиеттер:

  1. Александров Д. А. Историческая антропология науки в России // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 4. С. 3-22.
  2. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.
  3. Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999.
  4. Бёрк П. Антропология итальянского Возрождения // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 272-283.
  5. Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998.
  6. Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М., 2000.
  7. Гуревич А. Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. № 1. С. 56-70.
  8. Гуревич А. Я. Историческая антропология: проблемы социальной и культурной истории // Вестник АН СССР. 1989. № 7. С. 71-78.
  9. Дэвис Н. З. Возвращение Мартена Герра. М., 1990.
  10. Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации: Тезисы докладов и сообщений научной конф. Москва, 4-6 февраля 1997 г. / Отв. ред. О. М. Медушевская. М.: РГГУ, 1998.

...

Скачать:   txt (58.4 Kb)   pdf (250.3 Kb)   docx (29.8 Kb)  
Продолжить читать еще 16 страниц(ы) »
Доступно только на Essays.club