Античность... «то поступь вечности за мной»

Античность… «то поступь вечности за мной»

«Легенды и мифы Древней Греции» - первая запись в моём литературном дневнике, старательно выведенная красивым, крупным, отчасти ещё детским почерком. Могла ли я тогда, в начале первого учебного семестра, предполагать, насколько сильно соприкосновение с античной культурой изменит моё восприятие действительности?

Знакомясь с мифологическими сюжетами, я  могла  бесконечно долго рассматривать великолепные мраморные статуи божеств и героев. Стремящаяся в полёт Ника Самофракийская, прикрывающая своё прекрасное тело Афродита Милосская, бесстрашная Диана-охотница с оленем,  вдохновлённо взирающий вдаль Аполлон Бельведерский, могучий Лаокоон, борющийся со змеями, величественный Геркулес, опирающийся на палицу со шкурой поверженного Немейского льва вселили в меня дух свободы. Они напомнили и вечно будут напоминать  о том, как прекрасен и гармоничен может быть человек.  Теперь, где бы я ни встречала скульптуры, связанные с Античностью (будь то статуи муз у Национального художественного музея или выгравированные на стенах стадиона Динамо атлеты), они неизменно пробуждают во мне стремление к  свободе, красоте, гармонии тела и духа.

Знание античной мифологии подарило мне совершенно иной взгляд на живопись, литературу, театр. Несколько лет назад, впервые открывая для себя Эрмитаж,  я не могла постичь всю красоту рембрантовской картины «Даная», не будучи  знакомой с мифологическим сюжетом о Зевсе,  спустившемся к узнице в виде золотого дождя.  Подлинное наслаждение от шедевра я получила позже, сравнив его с интерпретациями того же мифа  в произведениях других художников. Рембранту  восхитительным образом удалось передать и целомудрие девушки, непорочно оплодотворённой богом (на чём делался главный акцент в Средневековье), и великолепие её обнажённого тела (чувственность которого воспевалась в искусстве Ренессанса и Нового времени). Художник очень удачно  изобразил появление Зевса в медном доме, куда Аргос заточил невинную дочь, в виде золотых потоков света. В отличие от традиционного дождя, свет создаёт более сильное впечатление божественного присутствия, не вызывая  нежелательных ассоциаций, связанных с золотыми монетами и продажностью.

Понимание древнего эпоса также пришло ко мне не сразу.  Я помню, как долго сидела, склонясь над тёмно-бордовой книгой с золотой надписью "Илиада" на ней. Подробнейшее описание битв греков с троянцами, бесконечно длинные списки воинов и кораблей, ретроспективные повторы были для меня мучительны. Я вовсе не разделяла мандельштамовского восторга от "бессонницы, Гомера и тугих парусов". Однако обратившись к этому великому сказанию спустя  некоторое время,  я почувствовала, что воспринимаю его уже иначе. Неспешность повествования и плоскостное изображение мира больше не вызывали раздражения. Мне начали доставлять удовольствие развёрнутые сравнения Гомера. Сочетая  мифологическое и поэтическое видение природы, древний певец достигал такой  пластичности и живописности образов, что любому автору, на мой взгляд, стоит поучиться у него мастерству. Мне особенно врезалось в память описание народного волнения в стане греков после призыва Агамемнона к отступлению:

 Встал, всколебался народ, как огромные волны морские

Понта Икарского: бурно они закипают от ветров

Евра и Нота, из зевсовых туч налетевших на море;

Или подобно тому, как Зефир над высокою нивой,

Яро бушуя, волнует ее, наклоняя колосья, –

Так взволновалось собранье ахейцев.

Я осознала, что настоящий литературный шедевр подобен хорошему вину или тёмному шоколалу. Его, как писал В.В. Набоков, "не стоит глотать залпом", а "надо принимать мелкими дозами",  "с наслаждением перекатывая языком во рту".

Как много новых смысловых оттенков открылось для меня в творчестве любимого автора – Марины Ивановны Цветаевой!  Античная мифология и литература,  став  частью моего сознания, позволили хотя бы немного приблизиться к мировосприятию великого поэта. И в то же время, как это ни парадоксально, именно благодаря её творчеству я сумела гораздо сильнее проникнуться античным наследием. Цветаева настолько остро прочувствовала и глубоко пропустила  через себя древние мифы, что буквально прожила их, сделала своей реальностью. Ни мифологический сюжет, ни трагедия Еврипида, ни трагедия Расина не заставили меня так глубоко сопереживать несчастью Федры, как стихотворения Цветаевой о ней: