В чём Белинский соглашается, а в чём – не соглашается с Чаадаевым?

В чём Белинский соглашается, а в чём – не соглашается с Чаадаевым?

Сложно будет человеку, хоть сколько-нибудь знакомому с русской историей, поспорить с тем, что Петр Яковлевич Чаадаев сыграл далеко не последнюю роль в развитии русской философии — или, если говорить не столь самоуверенно, в развитии русской мысли. Его первое философическое письмо прогремело как гром среди ясного неба, неслабо ошарашив всю интеллигентную публику того времени. Что же было в нем такого необычного или, быть может, не побоимся таких слов — исключительного в своей оригинальности, вызвавшего в обществе небывалую полемику, более того — чуть ли не доведшего автора до сумасшедшего дома?

В этом письме П.Я. Чаадаев выразил свои взгляды на русский народ, его историю — прошедшую и грядущую. По мнению автора, история России являет собой “мрачное и тусклое существование”, не имеющего внутреннего развития.

Одной из причин такого состояния автор видит в том, что в своей юности Россия была лишена периода “бурных волнений, страстного беспокойства”. Он полагает, что только благодаря такому времени у любой нации вырабатываются ее поэзия, идеи, воспоминания, чудеса. У России же, по мнению Петра Яковлевича, “поры бьющей через край деятельности” никогда не было.

Одно это позволяет убедиться в чрезвычайной субъективности оценки Чаадаевым исторических событий. Как справедливо потом заметил А.С. Пушкин в своем письме к Петру Яковлевичу: “Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?” Или чего, например, только стоит история похода Игоря на половцев, воспетая во многих произведениях искусства: от “Слова о полку Игореве” до оперы Александра Бородина “Князь Игорь”.

Русскую культуру П.Я. Чаадаев видит только как “всецело заимствованную и подражательную”. А назначение русского народа состоит лишь в том, чтобы на его примере другие народы смогли чему-то научиться — то есть, он являет собой некий урок для остального мира.

Напротив, Запад, и в особенности Европа, для Чаадаева — своего рода magnum opus самого Бога-Творца. Все там, по мнению автора, проникнуто мыслями о долге, справедливости, праве, порядке. Европейские государства для Петра Яковлевича являют собой воплощение настоящего христианского мира. Европейские же народы представляют собой истинные “нравственные существа”. На основе письма можно сделать вывод, что Чаадаев — противник идеи множественности цивилизаций, ибо неевропейские формы быта для него — “нелепые отступления”. Благоденствие Европы является следствием обретения ею истины.

Взгляды, представленные Чаадаевым, действительно оригинальны — и больше, они могут ввести в изумление любого своей одурманенностью и ослепленностью идеей ничтожности русского народа. Остается лишь сожалеть о том, что автор не дожил до времен Второй мировой войны и Третьего рейха, когда одни горячо любимые им “нравственные существа” сжигали в печах неугодных им людей,  другие — со склоненными головами приветствовали в своей стране нацистов, а третьи — без содрогания смотрели на происходящее, безмятежно укрывшись за проливом Ла-Манш. А тот самый русский народ — насквозь подражательный и заимствованный — сражался и умирал до последнего, почему-то в этот раз решив не подражать столь одухотворенным и справедливым европейским народам.

Другая статья, которая также затрагивает проблему русской народности, принадлежит В.Г. Белинскому, и называется она “Взгляд на русскую литературу 1946 года”. С помощью нее автор пытается ответить на волновавшие в то время общественность вопросы: что такое русский народ? В какую сторону направлен вектор его развития?

Белинский считает, что русская литература была плодом сознательной мысли — однако, началась она подражительностью. Тем не менее, она не остановилась на этом, а постоянно стремилась к самобытности, народности — из риторической стремилась сделаться естественною, натуральной. Это стремление, ознаменованное знаменитыми и постоянными успехами, и составляет, по мнению Белинского, смысл и душу истории нашей литературы.