Феноменологическая онтология политики и политического

Эссе

Феноменологическая онтология политики и политического

Я начну свое эссе с тематизации онтико-онтологического различия. Хайдеггер в начале XX века вернул^[1] классическому вопросу «Почему вообще есть сущее?» недостающую часть, и получилось «почему вообще есть сущее, а не наоборот ничто?» Вторая часть существенна тем, что эксплицирует смену парадигмы. Вначале, то есть, начиная с самого зарождения философии и до начала XX века, была «онтотеология», постулирующая всегда имеющееся основание, сущность сущего. Есть сущее и сущность, но мы забываем о бытии. Это забвение бытия Хайдеггер считал^[2] серьезной проблемой, и поставил ребром в начале своего «Бытия и времени». Сущность сущего теперь гетерогенна, случайна, событийна. Сущее колеблется, подвешено между «быть» и «не быть», исчезла всякая субстантивация. Бытие становится процессом проявления сущего, недетерминированным потоком нюансов событийно являющейся (случающейся), возникающей вещи. Бытие – это становление и выставление в нелинейном, сетчатом времени, где прошлое и будущее уходят из бытия, остается лишь событие, Теперь. Таким образом, видно, как различаются сущее и бытие: не «почему», а «как» – новый способ осмысления сущего, и это «как» есть бытие-самопредоставление.

Это онтологическое переосмысление ушло далеко за пределы чистой онтологии, коснувшись и политической мысли в виде разделения «политики» и «политического». Политика – это, на мой взгляд, условно реальное, а политическое  – условно идеальное. Постараюсь это пояснить, и добавить какие-то свои идеи, чтобы сформулировать тезис эссе.

Политическое, как мне показалось, конституирует политику (то есть осмысляет и отстраивает в сознании, но не является сущностью), а политика – это некая факт-реализация, некое эмпирическое структурирование того, как понимается политическое.  Политическое – это нечто, находящееся на метауровне. Также политическое в более узком, не онтологическом смысле – это институциональная воля, а принятые под воздействием этой воли решения институтов – это, в каком-то смысле, политика. То есть, если пояснить еще раз, бытие политики есть и в институциональных решениях, и в теоретических конструкциях, но это разное бытие. Бытие в первом случае – это конкретное действие, а во втором – действие чистое (потенциально и структурно реализуемое, но пока что эйдетически-пассивное, хотя и влияющее на ситуацию, ведь политика начинается «в головах»).

Получается, что политика и политическое структурируют друг друга, они взаимозависимы? Вроде бы да, но с учетом того, что не всякое политическое реализуется в политике. Это два перекрещивающихся мира или, лучше сказать, два измерения одного мира. Но политическое – это, как я говорила, не сущность политики, не основание, раз уж мы постулировали сингулярность и релятивность. Политическое дает политике принципы, которые та реализует, но не имеет примат над ней. Политическое распространяется на все институты, но не довлеет над ними. В конце концов, политическое – это некое поле потенциальности, некий locus communis. Вот в чем заключается моя мысль.

Нужно сравнить мой тезис с тем, что излагает в своих работах по поводу политики и политического Карл Шмитт. Для Шмитта проблема изначально состояла в неверном отождествлении политического и государственного. Шмитт настаивал на т.н. интенсивном различении друга и врага. Эта экзистенциально звучащая оппозиция – критерий для выделения сугубо политического, и он работает так, как доброе и злое работает критерием для описания морального, или прекрасное и безобразное – критерием для описания эстетического. Враг – это всегда πολέμιος, публичный враг, а не личный, с которым меня связывает межличностная неприязнь. Шмитт пишет: «Политическая противоположность — это противоположность самая интенсивная, самая крайняя, а всякая конкретная противоположность есть тем более противоположность политическая, чем более она приближается к крайней точке, разделению на группы “друг/враг”».^[3] Именно через дробление на группы, некие общности «меональных» для нас людей, мы воспринимаем жизнь на политической арене. Я сказала «меональных» потому, что это противопоставление суть, на мой взгляд, онтологическое, хотя и существующее в конкретном виде. «Полемос» - это в каком-то (не в прямом) смысле «меон», что-то, сущее совершенно по-другому, чем я. Иногда «друговость» доходит до такого предела, что мы чуть ли не отрицаем это другое нечто как сущее, но не полностью выходим на этот уровень, поэтому «меональный» в кавычках. Враг настолько чужд, что даже в чистой метафизике найдется причина ему противостоять. Я здесь немного спорю со Шмиттом, который настаивал на конкретности этого противопоставления, говоря даже о том, что данная оппозиция настолько накалена, что дело может запросто дойти до реальной войны. Я бы пошла глубже, и, наверное, онтологизировала политическое, создала бы здесь некую теорию Другого. Я уже онтологизировала политическое выше через онтико-онтологическое различение. И я бы, на мой взгляд, не ушла далеко от области политической философии, поскольку это все-таки философия. Я бы подчеркнула еще слово «теория», и осталась бы на этом уровне.