Формирование демократии в современной России

Автор

Позиция автора

В.Я. Гельман

«Подавляющее большинство теоретиков "переходов к демократии" явно или неявно ориентируются на одну из двух концептуальных схем. Одна схема - "соревновательный элитизм" при котором единственным критерием демократии признается замещение правительственных должностей на основе свободных и справедливых выборов. Вторая - плюралистическая модель "полиархии" основными измерениями политического режима являются "состязательность" и "участие", а главными индикаторами демократии - набор гражданских и политических прав и свобод.

Ненамного больше пользы для осмысления постсоветских переходов дает и использование двумерной схемы Даля, для которой состязательность дополняется другим измерением: массовое политическое участие, трактуемое прежде всего, как право избирать и быть избранным. Разумеется, для целей исторического анализа становления демократии роль всеобщего избирательного права очевидна. Скорее, возникновение электоральной политики в форме "политических машин" как инструмента массовой мобилизации и политического контроля взамен прежнего партийного господства фактически подрывает "гражданское" участие, подменяя его обменом ресурсами. Примером тому может служить поддержка региональными властями "правильных" организаций "третьего сектора" в обмен на политическую лояльность и поддержку с их стороны.

Во-первых, в слабых государствах существенно ограничены возможности государства по применению силовых методов принуждения. Иначе говоря, монополия на лигитимное насилие со стороны централизованного государства подорвана конкуренцией со стороны других акторов. Во-вторых, в постсоветских слабых государствах отсутствует верховенство права. Этому феномену сопутствуют описываемые в различных работах явления типа "олигархия" и/или "феодализм".

Однако формальные и неформальные институты не только находятся во взаимной оппозиции, но и очевидно дополняют друг друга:

- там, где не работают суды и налоговая инспекция, уплата налогов и возврат долгов осуществляются с помощью силового предпринимательства;

- там, где правительство не подотчетно парламенту, основные решения принимаются не выбранными представителями граждан, а в узком кругу "семьи";

- там, где политические партии неспособны осуществлять политическую взаимосвязь элит и масс, их функции выполняют основанные на массовом клиентелизме «политические машины»

В целом, постсоветский опыт переходов лишний раз подтверждает, что демократия не рождается "по умолчанию" или даже в результате усилий "демократов" (пусть ими и движут добрые намерения), но является прежде всего "обусловленным исходом конфликта". Из сказанного следует, что центральными проблемами демократизации в пост-СССР остаются политическая конкуренция и становление формальных институтов.»

Б. И. Зеленко

«Состояние нынешней политической ситуации в России в значительной мере определяется личным рейтингом ее Президента. Сегодня все ясно: рейтинг Президента, несомненно, наложил свою печать и на исход последних думских выборов, влияет и на политическое поведение новой Думы, которой, независимо от ее партийного расклада, так или иначе придется следовать маршрутом, пролагаемым Кремлем. Если и стоит ожидать чего-то принципиально нового в парламентской деятельности думцев, то это опять же исходит от Президента. В своем последнем Послании Федеральному Собранию РФ Президент, поддержав курс на усиление роли партий в общественной жизни, заявил, что "с учетом итогов предстоящих выборов в Государственную Думу" считает "возможным сформировать профессиональное эффективное Правительство, опирающееся на парламентское большинство".

Функция политической партии сложнее, чем только участие в выборах и формирование представительных учреждений. Должна быть и обратная связь: выражение, защита и выполнение требований (интересов) тех слоев населения, которые за нее голосовали. Политические партии не могут завоевывать влияние в массах, если их программы пишутся для выборов, но не получают практической реализации и не удовлетворяют конкретные чаяния тех или иных слоев населения. В результате из деятельности современных российских партий выпадает присущая им по определению функция формулировки, выражения и защиты интересов какой-то группы населения, а не поддержки правящей элиты.

Сегодня переход России от тоталитаризма к гражданскому обществу далек от завершения. Роль политических партий в этом процессе еще не вполне определилась. Право не вошло в обычную норму общественной жизни. Закон не стал основой порядка. Остатки прежних государственных институтов и структур во многом сохраняют свое влияние. "Право силы" все еще действует в общественно-политической жизни, зачастую одолевая право закона. И сегодня созвучны современности слова историка В. О. Ключевского: "Государство понимали не как союз народный, управляемый верховной властью, а как государево хозяйство... Поэтому народное благо, цель государства, подчинялось династическому интересу хозяина земли и самый закон носил характер хозяйственного распоряжения, исходившего из москворецкой кремлевской усадьбы и устанавливающего порядок деятельности подчиненного, преимущественно областного управления, а всего чаще - порядок отбывания государственных повинностей обывателями".

Нынешнюю Россию нельзя оторвать от ее многовековой истории, постижение которой только и может дать верный ориентир на пути развития российского общества и государства.

Демократический транзит в России детерминирован всей ее тысячелетней историей, а не либеральными импровизациями группы всем известных реформаторов и не импортными моделями демократии. Несмотря на дискретный характер развития, он является закономерной, неотъемлемой составляющей отечественной истории. Демократия в России сформировалась такой, какая она есть. Иной не получилось. Едва ли стоит называть ее "суверенной", "национальной" и т. п., а тем более противопоставлять другим демократиям. Это - российская демократия, сложный процесс, обусловленный непростым сочетанием появляющихся демократических начал с особенностями развития современной России. Таковой она и останется, продолжая развиваться в тесной связи с общемировым процессом демократизации.»

Л. С. Мамут

«Однопартийная система поставила крест на суверенитете народа, покончила с демократией. Народный суверенитет был поглощен диктатурой партии, партийных лидеров, заменен культом "вождя партии". Больше того, партийные органы в значительной степени подменили собой органы государства. Чего стоит введение большевиками, захватившими рычаги публичной власти, категории "номенклатура". "Номенклатура... перечень наиболее важных должностей в государственном аппарате и в общественных организациях, кандидатуры на которые рассматривались и утверждались партийными комитетами - от райкома до ЦК. Номенклатурные работники - это замкнутый слой "начальников" всех уровней. Он существовал на основе жестких принципов и правил, определенных коммунистическими вождями"2. Списки этих должностей являлись строго секретными. Все стороны жизни номенклатурщиков-назначенцев находились под пристальным контролем партийной верхушки.

Однопартийная диктатура категорически отвергала идею и реализацию "разделения властей". Иначе говоря, она напрочь отбросила институциональное и функциональное разграничение публично-властных полномочий между комплексами однородных органов государства, призванными специализироваться на решении входящих в их компетенцию задач. Тем самым наглухо закрывалось поступательное движение, которое могло бы обеспечить рациональность и эффективность выполнения определенных задач взаимодействующими государственными структурами. Неколебимой оставалась большевистская преданность заветам В.Ленина, который утопически мечтал об уничтожении парламентаризма, о наступлении того времени, когда "Представительные учреждения остаются, но парламентаризма, как особой системы, как разделения труда законодательного и исполнительного, как привилегированного положения депутатов.., нет"3. Любопытная, показательная деталь: даже в выпущенном Политиздатом летом 1989 г. "Кратком политическом словаре" (свыше 600 стр., набранных мелким шрифтом) отсутствовала хотя бы строчка о "разделении властей". Впрочем, там вообще не было рубрики "Власть".

Из всего сказанного отнюдь не следует, будто отраженный в Конституции РФ нормативный образец зрелой, развитой демократически-правовой государственности никак не соприкасается с происходящими в современной России событиями, с организацией и функционированием институтов публичной власти, с проводимой политикой, с законодательством, жизнедеятельностью сообщества негосударственных объединений, граждан и т.д. Напротив, со всем этим наша Конституция контактирует очень тесно. Она способна влиять и фактически влияет на совершающиеся в России перемены. Основной Закон выполняет, в частности, такие роли: он служит ориентиром, который указывает общее направление процесса формирования и совершенствования российского демократически-правового государства, являясь, вместе с тем, критерием отбора средств и методов, необходимых для осуществления данного процесса; он выступает главнейшей легальной опорой критики и акций по устранению дефектов в структуре и деятельности институтов государства и занятых в нем лиц; он работает в качестве стимуляторазаконосообразного поведения и подъема политической и правовой культуры граждан, госслужащих, должностных лиц всех рангов, общества в целом; он также представляет собой индикатор, коим измеряется степень соответствия реального (на текущий момент) состояния российского социума - конституционно легализованной модели публично-властным образом организованного общества.»

Петр Ореховский

«В свою очередь, модернизация рассматривается как процесс обновления социальной структуры общества, основанный на борьбе и сотрудничестве элит. Авторитарное демократическое устройство, основанное на легальном закреплении привилегий, способствует возникновению пата элит. В этом случае становятся возможным лишь частичные технократические улучшения. Напротив, крупные инновации, которые неизбежно ведут к перераспределению власти, блокируются элитами.

Под эпохой модерна часто понимают просто Новое время - время победившего капитализма и демократического политического устройства. С тех пор Запад живёт в состоянии постоянной модернизации, а другие страны, воспринимающие этот образец, вынуждены осуществлять модернизацию. Последнее обстоятельство ставит проблему соотнесения понятий "демократии" и "модернизации". Если страна является демократическим государством, этого достаточно для модернизации? Или требуются какие-то дополнительные усилия со стороны политической элиты? А если без этих усилий модернизация не происходит, то не означает ли такая ситуация какого-то особого, ущербного демократического устройства, блокирующего инновации? Этим проблемам посвящена данная работа.

Суверенная демократия и её партизаны. Начнём с данных недавнего социологического опроса, проведённого Аналитическим центром Юрия Левады1. "43% россиян, "скорее, не чувствуют" себя защищенными от возможного произвола властей, милиции, ГИБДД, налоговиков, судов, прочих госструктур. "Определенно не чувствуют" - 28%". Другими словами, 71% жителей России полагают, что государство в отношении них может допустить всё что угодно безо всякого на то основания, - именно так следует понимать термин "произвол". Далее. "47% опрошенных, скорее, согласны с тем, что многие госчиновники сегодня практически не подчиняются законам. Определенно согласны с этим 35% россиян". То есть 72% выделяют госчиновников в особое сословие, для которого общие законы не писаны. Это логично вытекает из первой цифры - действительно, иначе кто же будет все эти безобразия учинять.

Миф о политическом рынке. Обыватель редко анализирует форму политического устройства общества. Вместо этого он верит - в доброго царя, социализм и коммунистическую партию, демократию или что-то ещё. Эта вера основывается на мифе - внешне правдоподобной конструкции, принимаемой аксиоматически, без доказательств. Люди поступают в соответствии с логикой мифа - и их поступки укрепляют действенность мифа, а получение полезных результатов снимает вопрос об истинности посылок, лежащих в основе их веры. Напротив, разочарование результатами действий разрушает миф - при этом он не опровергается критикой посылок, лежащих в основе мифа, он именно отбрасывается общественным сознанием вследствие своей непригодности для жизни и забывается.

Тоталитаризм обычно отождествляют с национализмом. Это вполне естественно, так как если демократия - власть народа, то - какого народа? Критериев описания здесь может быть много - от формы черепа до вероисповедания, от сексуальной ориентации до чтения исключительно "правильных народных" книжек. Нельзя же относить к народу гомосексуалистов, обрезанных/необрезанных (нужное - подчеркнуть), читателей книжек В. Сорокина или посетителей/устроителей выставки "Запретное искусство".»

М. Л. Чумакова

«Обеспечение политической модернизации предполагает проведение последовательной линии на укрепление демократии, становление правового государства и общественное благосостояние. Однако разобщенность элит, с одной стороны, и глубокие разломы в обществе, с другой, тормозят процессы политической трансформации и лишают их той притягательности, которая давала массовую поддержку на начальных этапах демократизации.

В эпоху глобализации и информационной революции теоретические схемы модернизации не выдержали столкновения с латиноамериканскими реалиями. Представления о демократизации как линейном процессе поступательного развития к утверждению демократии были поколеблены еще в конце 80-х годов, когда многообразие моделей политической трансформации стало явным. Для характеристики формирующихся или устоявшихся режимов использовалась широкая гамма оттенков: от ограниченной демократии и мягких версий авторитаризма, включая его инклюзивные варианты, до демократии, делегированной и квазидемократии. Нелиберальные демократии, мягкие автократии, протодемократии, ограниченные демократии, демократии низкой интенсивности, угрожаемые демократии - такого рода дефиниции применялись ко многим странам региона, представляя далеко не полный перечень разновидностей политических режимов, чья легитимность подкреплена выборами и международным признанием. При этом в качестве перспективного направления, с учетом несовершенства механизмов представительной демократии, предлагалось развитие демократии партисипативной, предусматривающей активное участие граждан в формировании политики. Такого рода проекты совершенствования переходных режимов не касались, как правило, социокультурных характеристик латиноамериканского общества. Переходу к иным формам политического доминирования и режимным изменениям периода демократического транзита предшествует стадия политической либерализации. Для этой стадии, по классификации Шмиттера - Шнейдера, важны следующие признаки деятельности режима: соблюдение прав человека; отсутствие политзаключенных; терпимость в отношении диссидентов; наличие более чем одной легальной политической партии; по крайней мере, одна оппозиционная партия представлена в парламенте, профсоюзы не контролируются государством или правящей партией; независимая пресса и доступ к альтернативным средствам массовой информации. Наличие совокупности таких признаков говорит о либерализации автократии. Заметим, что большинство режимов, возникших на постсоветском пространстве, позиционируют себя как демократические, но в действительности пребывают в фазе либерализации автократии, при которой даже соблюдение минимума электоральных норм остается под вопросом.

В свете этого необходимо обратить внимание на такой традиционный фактор латиноамериканской политики, как роль армии. В период перехода к демократизации давние традиции милитаризма и государственных переворотов, казалось, отошли в прошлое. Военное командование декларировало верность конституционному строю и вплотную занялось вопросами перестройки вооруженных сил и профессионализации армии в соответствии с новыми задачами обеспечения безопасности. В ряде стран были проведены чистки офицерского состава, в результате которых лица, виновные в нарушениях прав человека и коррупции, были демобилизованы, а изредка - преданы правосудию. Что же касается подчинения вооруженных сил гражданскому контролю, то ни старым, ни новым демократиям не удалось решить эту задачу в полной мере.»

Б. В. Межуев                                                             

«В течение одного XX века Россия пережила два огромных революционных переворота, каждый из которых до основания изменил ее экономический и социальный уклад. Во второе десятилетие XX столетия Россия в течение одного года из монархии с неустойчивым конституционным фундаментом и слабыми представительными органами превратилась вначале в демократическую республику, а затем - в государство Советов. В последние десятилетие того же века рухнул однопартийный режим, которому на смену пришла президентская республика. "Демократы" начала XX столетия видели Россию свободной демократической, но при этом - социалистической и федеративной республикой. В этой стране крестьяне могли бы свободно голосовать на выборах за партию, представляющую их интересы, - такой партией предположительно могла бы стать партия социалистов-революционеров или же более умеренная ветвь революционного народничества - партия народных социалистов. Эти партии, несомненно, провели бы аграрную реформу в интересах всего трудового крестьянства и при этом попытались бы остановить вредное воздействие городского капитализма на хозяйственную жизнь деревни. Разумеется, у аграрных социалистов не было и в мыслях плана жестким образом, по необходимости принуждая крестьян к непопулярным и экономически невыгодным для них мерам, обеспечивать в короткие сроки индустриальное развитие страны. "Демократы" начала XX века с большим сомнением решились бы на осуществление проекта индустриализации, и поэтому уже в 1930-е годы они были бы вынуждены, скорее всего, стать либо союзниками возрожденного германского империализма, либо жертвой его геополитических амбиций. Победа над нацизмом оказалось возможной потому, что к власти в России с помощью вооруженного переворота пришла группа фанатиков революционного марксизма, уверенных в том, что они представляют интересы индустриального класса и потому убежденных в необходимости скорейшей индустриализации. Но и в конце того же столетия "демократический" проект, от имени которого выступали критики коммунистической системы, и приоритеты развития страны не находили полного сочетания. В первую очередь от самопровозглашенной в 1989 г. советской "демократии" отшатнулись сами "демократы", когда, столкнувшись с необходимостью радикальных рыночных реформ, они испугались неизбежного протеста со стороны сил левой оппозиции. Протестным левым силам доступ к реальной власти, к экономической политике оказался с этого времени закрыт. Экономический кризис во многих индустриальных странах, и в первую очередь в США, привел к установлению слишком тесных и прочных связей между государственной властью и так наз. ответственными корпорациями, исполняющими требования власти и получающими от нее финансовую помощь. Американский политолог К.Крауч на этом основании делает вывод, что в дальнейшем рыночная демократия изменится, из публичной риторики уйдут постоянные обращения к свободе рынка и независимости бизнеса от государства. Напротив, считает Крауч, "будут иметь место партнерство между компаниями и правительством или автономные действия компаний, одобряемые правительством, сопровождаемые многочисленными неформальными попытками восстановить уверенность. Лозунгом скорее станет 'большие компании - благо для тебя', нежели 'рынок - благо для тебя'.»

Э. С. Кульпин                                                             

«Если бы окружающий нас мир был механическим и сами мы - обществом механистическим, то будущее можно было бы прогнозировать также просто, как предугадывать новый узор при повороте калейдоскопа, так как варианты сочетаний элементов-стеклышек ограничены: новый узор складывается из одного и того же ограниченного набора элементов. Говоря иначе, изменения в неживой природе, в механическом мире, как бы сложны они ни были, принципиально предсказуемы. Перемены же в таком живом и непрерывно усложняющемся мире, каким является общество, предугадать неимоверно трудно или даже, что отнюдь не исключено, невозможно. Ясно, что возникающий новый мир, хотя и состоит из знакомых нам по отдельности элементов, в целостном виде недоступен нашему восприятию, поскольку порождается не путем механической метаморфозы, а в процессе, подобном превращению гусеницы в бабочку. Можно ли представить траекторию и скорость полета бабочки по движению гусеницы, или по строению сырого яйца - анатомию цыпленка? Тем не менее, несмотря на все трудности изучения проблемы перехода, мы должны попытаться представить себе будущее, - и не механически, а творчески, помятуя, что XXI в. будет не только иным, но в чем-то прежним. Новый мир будет строиться из элементов старого, и другого объекта изучения мы не имеем. Но наши представления о формирующемся мире, методы его исследования должны подвергнуться кардинальному пересмотру. Нам предстоит выявить его новые характеристики, но кое в чем они будут определяться закономерностями прежней относительной стабильности, выявленными наукой XX в. Открытое ею останется, как и раньше, действенным орудием познания в XXI в. Но для этого, наряду с открытием новых закономерностей, нам предстоит выявить, что же останется неизменным. Автор предлагает свою концепцию политической истории России. Причины своеобразия модернизации он связывает со спецификой развития в условиях перманентного грандиозного пространственного расширения: "Ведущим механизмом развития, ключевой стратегией русского (российского, советского) государства и ее основным ресурсом с X в. и до наших дней остается внутренняя колонизация". Появление на мировой сцене централизованного российского государства, с его принципами государственного устройства и пространственного расширения было, по мнению Лапкина, "ошеломительно основательным". "Лишь кризис Смуты, выявивший катастрофическую отсталость военной, административной и идеологической составляющих 'русской власти', бессильной перед немногочисленными отрядами польских и шведских авантюристов и ватагами 'лихих людей' с Дикого поля, поставил в повестку дня новой династии, воцарившейся с 1613 г., задачу вестернизации. Иными словами - контролируемого властью освоения наиболее эффективных военно-политических и организационно-бюрократических инноваций, появившихся у западных соседей Московского государства в ходе начавшихся в Европе бурных процессов Реформации и Контрреформации. Именно Смута стала первым опытом столкновения России с Современностью". По мнению ученого, кризис "дал параллельное развитие двум антагонистическим и вместе с тем симбиотическим процессам. Во-первых, предельно актуализировалась перспектива краха культурной и государственной традиции Руси вплоть до утраты ею собственной государственности (казус призвания королевича Владислава на московский трон). И вместе с тем, во-вторых, по мере преодоления кризиса и ценою крайнего напряжения национальных сил стала формироваться практика аграрной колонизации вовне Руси, земель Запада и Востока.»

Б. Макаренко

«В глобальном контексте, если считать таковым "третью волну демократизации" по С. Хантингтону, изменение политического режима на территории бывшего СССР послужило непосредственной причиной появления на карте мира 27 новых государств, охваченных в той или иной степени процессами демократизации.

Таким образом, начало трансформации в Москве оказало косвенное влияние на демократизацию даже в тех странах Латинской Америки и Африки, где происходящие процессы не имели прямой связи с падением коммунистической системы. Вместе с тем трансформация на широко понимаемом "постсоветском пространстве" в значительной степени отличалась от более ранних моделей демократизации, известных по Южной Европе, Латинской Америке или Восточной Азии.

Условия демократической трансформации и ее исходная точка в "российском" случае уникальны. Трансформация была, бесспорно, инициирована сверху, а "республиканские" элиты СССР как минимум на начальном этапе были более консервативны, если не сказать реакционны, по сравнению с горбачевским руководством КПСС.

Основные вехи, которые прошла советская либерализация, достаточно легко поддаются определению. Сначала - ослабление монополии КПСС через "перестройку" (обновление верхушки партийно-государственного аппарата и внедрение нового стиля руководства) и "гласность" (попытку руководства обратиться напрямую к народу, дать стимул к вертикальной мобильности субэлитных групп). Затем она была дополнена "новым мышлением" - изначально выдвинутым для изменения концептуального подхода к геополитике, но со временем главный постулат этого мышления о "приоритете общечеловеческих ценностей" стал читаться внутри страны как отмена идеологической монополии коммунизма. Гласность стала подрывать идеологические устои, что к концу 80-х годов привело к обвальному крушению идеологических мифов и полной делегитимизации КПСС.

Одна из главных специфических черт - деление общества и элиты не на два, а на три сегмента с точки зрения их позиционирования относительно реформ. Первый - это сегмент "реформаторов", нацеленный на продолжение и углубление реформ, которые как минимум с начала 90-х годов понимались как продвижение к либеральной демократии и рынку. Второй - реставраторский сегмент, представленный на первом этапе консервативной частью КПСС, в начале 90-х - Фронтом национального спасения, а с 1994 г. - Компартией РФ. Этот сегмент элиты опирается на устойчивую часть общества, оцениваемую примерно в 20% всех избирателей. Сложнее определить третий, промежуточный сегмент. На массовом уровне он вербально отвергает "реформы" и "демократию", ностальгирует по СССР, образуя вместе с реставраторами номинальное "антиреформаторское большинство", но категорически не готов возвращаться в прошлое. На уровне элит этот сегмент вначале был представлен сторонниками "мягкого" обновления социализма, а затем - аморфными центристскими образованиями, пассивно сопротивлявшимися рыночным реформам, но не решающимися бросить открытый вызов реформаторской власти. Именно этот сегмент количественно доминировал в хозяйственной элите традиционных секторов экономики и региональной политической и административной элите. Фактически речь идет о "нелиберальной реформаторской элите", во многом укорененной в советском прошлом, но считающей реставрацию невозможной или деструктивной.»